Дуглас Кеннеди - В погоне за счастьем

Я прекрасно знала (от Эрика), что по понедельникам было всего лишь первое чтение сценария недели — и начиналось оно никак не раньше одиннадцати утра. Если бы Маннинг и компания захотели прийти, они вполне могли бы успеть на панихиду к десяти утра. Но мне было понятно их нежелание светиться на похоронах. Точно так же был понятен смысл его слов о том, что Эрика угрозами довели до отчаяния. Как и все, Маннинг и его команда с ужасом сознавали, что не застрахованы от подобной участи. И я нисколько не сомневалась в том, что по сорок третьему этажу Рокфеллеровского центра гуляет директива Айры Росса о том, что сотрудникам Эн-би-си не следует появляться на похоронах… а вдруг ФБР решило поставить в дверях своего человека, который записывал имена всех, кто осмелился проявить теплые чувства к Эрику.

Но, видимо, мистер Гувер и его приспешники сочли, что мой умерший брат больше не представляет угрозы для национальной безопасности, поскольку я не заметила следов присутствия агентов ФБР в церкви Риверсайд, если только они не вели тайную слежку. Десяток скорбящих гостей, осмелившихся прийти, расселись в первых рядах и слушали, как священник унитарной церкви воспевает целостность натуры Эрика, его совесть, его мужество. Священника звали Роджер Вебб. Похоронное бюро рекомендовало именно его, когда я сказала, что Эрик, по сути, был человеком неверующим («Тогда этот унитарный священник — тот, кто вам нужен», — сказал мне распорядитель похорон). Я ожидала увидеть почтенного священнослужителя, который зачитает несколько молитв, пробурчит парочку банальностей, поглядывая на часы. Но Роджер Вебб оказался молодым, честным и удивительно приятным человеком. Он позвонил мне накануне похорон и долго расспрашивал про Эрика. Я предложила ему приехать ко мне домой и обсудить все при личной встрече. Он появился ближе к вечеру — тридцатилетний парень из Колумбуса, штат Огайо, с мальчишеским лицом. После нескольких реплик, которые он обронил за чашкой кофе, я почувствовала, что мне с ним повезло — как и все представители унитарной церкви, он был либералом. Поэтому я не побоялась открыться ему и честно рассказала обо всем, что произошло с Эриком, — прежде всего о достойном, но губительном для него выборе, который он сделал, когда отказался выдать друзей. Я даже рискнула ромянуть о его связи с Ронни.

Он слушал меня молча. И в конце сказал:

Судя по тому, что вы рассказали, ваш брат был выдающимся человеком. Незаурядной личностью.

Я почувствовала, как у меня перехватило дыхание.

Да, — сказала я. — Именно таким он и был.

В этой стране боятся быть незаурядными. Конечно, мы любим разглагольствовать об индивидуализме и прочей ерунде, которую пропагандирует Джон Уэйн. Но, положа руку на сердце, мы остаемся нацией обывателей. «Не раскачивай лодку, не выходи за рамки общепринятых норм, не ставь под вопрос систему, будь командным игроком, фанатично преданным фирме». Если ты не соответствуешь, уповать остается только на Бога.

Вы говорите, как Эрик.

Я уверен, ваш брат облек бы это в более изящную и остроумную форму, нежели это сделал я. Кстати, я большой поклонник шоу Марти Маннинга.

Я бы хотела, чтобы на службе вы говорили откровенно, если это возможно.

В наши дни боятся откровенности, потому что она может быть истолкована против вас. Но есть и другие способы выразить свои честные мысли и донести их до слушателя.

На следующее утро Роджер Вебб стоял по левую сторону от гроба моего брата и обращался к малочисленной аудитории из десятка скорбящих. Он говорил о выборе:

Выбор определяет нас. Выбор заставляет нас увидеть себя в истинном свете — разглядеть свои устремления, страхи, моральные принципы. Зачастую мы делаем неправильный выбор. Или же, как Эрик, совершаем тихое геройство — делаем правильный выбор, хотя и знаем, что он погубит всё, чего мы достигли в жизни. Эрик был поставлен перед суровой дилеммой. Причинить вред другим, чтобы спасти себя? Именно этот вопрос высвечивает совесть гражданина. Если бы Эрик выбрал спасение самого себя, такое решение было бы вполне понятным — ведь, в конце концов, инстинкт самосохранения есть самый мощный природный инстинкт. И если честно, не знаю, как поступил бы я в ситуации, подобной той, в какой оказался Эрик. Вот почему я надеюсь, что мы найдем в наших сердцах понимание тех, кому недавно пришлось столкнуться с таким же выбором — и кто, по каким-либо причинам, не смог подняться до того уровня самоотречения, до какого поднялся Эрик. Прощение — самый трудный в жизни шаг., и, возможно, ключевой. Эрик действительно совершил поступок исключительной храбрости. Но и тех, кто поступил иначе, мы не должны осуждать, Сегодня в жизни Америки нелегкий период, который, чувствую, будет оценен в ретроспективе как ошибочный, демагогический этап нашей общей истории. Я надеюсь, что все мы найдем в себе мужество понять и оценить степень морального давления, оказанного на многих из нас, и отдать должное мужеству и честности Эрика Смайта, при этом выразив сочувствие тем, кто счел необходимым сделать выбор в пользу самосохранения.

Как священнослужителю, мне, наверное, следовало бы подкрепить эту проповедь цитатой из Библии. Но, будучи служителем унитарной церкви, я счел возможным заменить Библию поэзией и обратиться к строчкам из Суинберна: «Спи; и, если жизнь была тебе горька, прости; а если сладка, возблагодари… Душе несут; благодарность, и прощенье».

Сидевший рядом со мной Джек закрыл лицо руками. Мег начала всхлипывать. Как и большинство остальных слушателей. Но я все смотрела на гроб, не в силах поверить в происходящее. Возможно, так на меня подействовал вид этого простого соснового ящика — и осознание того, что в нем покоится мой брат. А может, мысль о том, что все в жизни сводится к этому ящику и, к чему бы ты ни стремился, в нем твоя судьба. На меня нашел какой-то ступор, и слез не было; потрясение последних дней убило во мне все живое.

Мы прочитали «Отче наш». Попросили прощения за наши прегрешения, точно так же, как мы (якобы) простили тех, кто причинил вред нам. Потом хором спели гимн «Господь, твердыня наша», выбранный не только из-за его жизнеутверждающей лютеранкой идеи, но и потому, что, как однажды признался мне Эрик, это был единственный гимн, который накрепко засел в его атеистической голове еще с тех времен, когда родители по воскресеньям таскали нас в церковь. Роджер Вебб благословил нас и отпустил с миром. Гробовщики повезли гроб по проходу. Мы двинулись следом, навстречу погожему весеннему дню. Было много слез и слов утешения, пока гроб грузили в катафалк. Люди начали прощаться. Только мы вчетвером — Джек, Джоэл Эбертс, Роджер Вебб и я — собирались проводить Эрика в последний путь до крематория в Куинсе. Я сама так распорядилась — потому что знала, что, как только гроб исчезнет в печи, все взгляды устремятся на меня, а мне хотелось, чтобы эти прощальные мгновения принадлежали мне одной.