Анна Макстед - Бегом на шпильках
Энди на мгновение застывает возле своей развалюхи и наклоняет голову, будто услышал щебетание какой-нибудь пичужки. Но затем раздраженно отмахивается, словно отгоняя назойливую муху. Швырнув чемодан в багажник, он рывком кидает машину к выезду на улицу. Целая армада припаркованных «ленд-роверов» делает поворот практически невозможным, и с замиранием сердца я слежу, как он мчится прямо на них. К моему величайшему неудовольствию (и к точно такому же облегчению) Энди мастерски исполняет киношный разворот, — визгнув покрышками по асфальту, — и с ревом исчезает, оставив облачко грязного, серого дыма.
— Подумать только! Профи на Примроуз-Хилл! — говорю я, впустую растрачивая остроумие на соседского кота.
Затем закрываю дверь, бегу в свою комнату, плюхаюсь на кровать и реву как корова. «Отличная работа, Натали: ты действительно сказала ему все, что чувствовала. Твое красноречие поразительно. Ты рассеяла все сомнения, прояснила все недопонимания, ты, ты, ты — немая!» Целых три минуты я громко рыдаю, но затем решаю, что с таким душевным равновесием лежать вредно, — и встаю. Ковыляю в ванную и стираю грязные ручейки туши с лица. Веки уже опухли. Щеки, кстати, тоже какие-то опухшие. Разве от плача щеки опухают? Щиплю себя за щеку. Затем поднимаю джемпер и щиплю за талию.
Разувшись, встаю на весы. Вглядевшись в приговор, тихонько хнычу. Еще два фунта! Точно, дура набитая! Вспоминаю. Вчера. В этом дурацком кафе. Я ела картошку фри. Я — и фри! Это же равносильно тому, как если бы Верховный раввин слопал сэндвич с сыром и ветчиной. Со свиным гиросом на гарнир. Нет — животику Клаудии Шиффер. Да — Йом-Киппуру.[77] Понятия не имею, как это случилось. Возможно, виной всему невольный взгляд Энди, полный жалости и сострадания. Или слова Бабс наконец-то осели куда нужно? А может, все дело в моем разговоре с мамой? Или в наблюдении за тем, как Алекс спокойно поедает мусс? Или в пилатесе? Или в том, что Мел не было рядом? А возможно, до меня просто дошло, что кожа да кости — это совершенно не нужно. Больше не нужно. Словно кто-то дал мне разрешение есть, и теперь я не могу остановиться. Снова приподнимаю джемпер и отодвигаюсь от зеркала. Тыкаю себя в живот. Толще. Или мягче? И в бюст (так и не могу заставить себя сказать «груди» или «титьки»: уж слишком отдает плотью, как-то чересчур похабно, — так что отдаю предпочтение нейтральной викторианской альтернативе). Сдавливаю с боков локтями: получается ложбинка. Ух ты! Выгляжу почти… женственно. Наклоняюсь к зеркалу, приподнимаю челку и осматриваю зону бедствия. Вижу крошечные пряди новых волос, пробивающихся из-под нее. Тяну за одну из них. Держатся довольно крепко. С корнями. Дотрагиваюсь до ключицы. По-прежнему шишковато, но уже не так… огорчительно. Расправляю джемпер, отрываю взгляд от зеркала и возвращаюсь к письменному столу.
— Ну, что ж, — вздыхаю я. — За работу.
Пытаюсь выкинуть из головы все мысли об Энди и о еде. Единственный способ сделать это — врубить Тину Тёрнер на полную громкость. Еще одна блестящая идея — зажечь ароматическую свечу. Мне никогда особенно не нравились ароматизированные свечи: они напоминают мне о маминой одержимости освежителями воздуха. Но эта свеча — особая, жутко модная, с претензией на «лес после дождя». Я зажгла ее в свой первый день свободы от «Балетной компании». А подарила мне ее Бабс: в знак благодарности за то, что когда-то я отправила ее на один из кенсингтонских курортов, на тайский йога-массаж.
— Как ты думаешь, а мне бы понравилось? — спросила я тогда, дослушав до конца все ее восторги.
Бабс ненадолго задумалась.
— Ты знаешь, Нэт, чего они только там с тобой не вытворяют! И туда, и сюда, и ноги раздвинь, и ноги сожми — прямо как гармошка какая. Однажды я не выдержала и сказала этому парню, «Только сразу предупреждаю: если я не выдержу и перну — я не виновата»…
— Ты правда так ему и сказала? — испугалась я. — Точно такими словами?
— Ну, а что мне еще оставалось? Пернуть ему прямо в лицо, без предупреждения? По-моему, это было бы несправедливо!
— Не могу поверить… Это же оскорбительно.
— Нэт, — Бабс ухмыльнулась, — он работает массажистом уже десять лет. И повидал на своем веку не одну пердунью!
Меня тогда так и передернуло.
— Да-а, — вздохнула Бабс. — Вот поэтому-то я и не могу порекомендовать тебе это, Нэт. Если ты случайно пустишь шипуна, — пусть даже нетоксичного такого, слабенького шипуна, — стыд твой будет столь велик, что тебе придется убить себя. И его. Единственный достойный для тебя выход из подобной ситуации.
Закрыв лицо руками, я начинаю хохотать: полуистерическим хохотом, который в любой момент может стать неуправляемым. Пилатес, кстати, тоже не назовешь безобидным. Каково мне будет, если ученики начнут пускать газы прямо в меня? Господи боже, придется попрактиковаться заранее. Звонит телефон. Без всякого интереса поднимаю трубку. Благодаря ураганному исчезновению романтизма из моей жизни, телефон — этот магический поставщик радостных волнений и восхитительных возможностей, — стал для меня всего лишь банальным деловым инструментом.
— Алло?
— А это, случаем, — отвечает голос, хотя и непривычно смиренный, но ошибиться невозможно, — не моя ли старинная подруга Нэт?
Глава 46
Такие моменты я обычно репетирую в ванной. Можно было, к примеру, просто ответить: «Нет». И положить трубку. Или насмешливо съязвить: «Ты и твой братец — вы что, сговорились изводить меня по очереди?» Но, когда раздался звонок, я еще не вполне оправилась от последствий своей немоты. Ну и главное, я просто очень обрадавалась, и у меня хватило здравого смысла сообщить Бабс об этом. Правда, она не назвала меня лучшей подругой, но это было уже не важно.
— Возможно, что и она, — отвечаю я угрюмо.
— А это Бабс, — добавляет она, все тем же почтительным шепотом, — которая звонит сказать, что она полное ничтожество и поймет, если ты не захочешь больше никогда иметь с ней никаких дел.
— Ба-абс! — Я вся сияю от удовольствия. — Ты даже представить себе не можешь, как мне тебя не хватало. И никакое ты не ничтожество, ты — моя самая лучшая подруга, и я так рада, что ты позвонила. Ты где?
— Дома, сижу и сгораю со стыда. Я ударила свою подругу.
— Бабс, я все понимаю. Я заслужила ту пощечину. Вела себя как… — пытаюсь подыскать слова, достаточно драматичные, чтобы выразить всю мою глупость, и, покопавшись в памяти, извлекаю что-то, оставшееся от долгого вечера в компании Сола и «Гамлета», — «вертлявый, глупый хлопотун».[78]
