Ирина Степановская - Экзотические птицы
— Лучшие в мире врачи — у нас.
— А аппаратура у них. Но все-таки я думаю вернуться туда не из-за работы. Работать у них труднее.
— А из-за чего?
— У них легче жить. — Он задумался, потом улыбнулся. — Я не знаю, как объяснить. У них все проще и правильнее. Написаны законы, их надо соблюдать. Не нужно мучительно напрягать мозги, соображать, куда, в какую дыру катится мир. А у нас… У нас… — Он помолчал, подбирая сравнение. — Вот представь себе, у нас в стране, в городе Москве, где все дороги, все светофоры — все устроено для правостороннего движения, ездят автомобили, у которых руль с левой стороны. Это разрешено. И вот так у нас во всем! Вот вы можете себе представить, чтобы в левосторонней Великобритании, где-нибудь в Уэльсе, все машины были с «неправильно» установленным рулем? Вы скажете, что такое невозможно, это фантастика! А вот у нас возможно все! В этом есть и своя прелесть, и свое горе.
Тина молчала.
— У них проще решать бытовые вопросы, — снова начал, будто раздумывая, Ашот. — Даже вот меня избили, представьте, и тут и там. Нигде я не ко двору. — Он застенчиво улыбнулся. — Там виновников нашли через два дня, и сразу их осудили. А у нас, поверьте, я вовсе не жажду крови и мне все равно, какие подонки испортили мне отпуск и чуть не лишили жизни, но дело в принципе — их не найдут никогда. И они, не дай Бог, покалечат, а может, и убьют еще нескольких человек. И все будут только разводить руками.
— Здесь ты не сравнивай, — сказала Тина. — Москва — многомиллионный город, здесь одних приезжих десятки тысяч, а там, где ты жил, — по сути, деревня. Там все всё знают. Сравнивать надо с Нью-Йорком. А я не уверена, что там этим вообще стали бы заниматься.
— Нет, стали бы. Я думаю — стали бы. Я два дня был в Нью-Йорке перед отъездом сюда. Мне там понравилось. Уникальный город, но чужой. Человек там — песчинка. Жить там дорого. Если официантом работать или полы где-нибудь мыть — умрешь с голоду. Нет уж, если возвращаться, то только назад к родственникам, к их детям, — сказал Ашот и хлопнул себя по коленке, будто ставил в размышлениях точку. — В конце концов, жена моего брата, наверное, права — вовсе не обязательно быть врачом. Можно пойти во фруктовый бизнес.
— Но тогда почему же ты сомневаешься, возвращаться тебе или нет?
— Вот простота жизни и пугает! — засмеялся Ашот. — Боюсь, со временем мозги жиром заплывут!
— В гости пускаете? — раздался у двери чей-то трескучий голос, и обернувшиеся разом Ашот и Валентина Николаевна увидели невысокую фигуру мужчины в пестром пиджаке, со знакомым жестким ежиком волос.
В груди у Валентины Николаевны замерло. «Вот и ответ на все жизненные вопросы! — подумала она. — Где именно жить, несущественно, если вопрос стоит так — жить или не жить?! Наверное, важнее, с кем жить…»
— Ну что, дорогая! С вас причитается! — заявил с торжественным видом Михаил Борисович, беря Тину за руку.
Она молчала, волнуясь и, как всегда, не зная, что при нем лучше сказать. Ашот деликатно вышел за дверь.
— Вы изменились. Болезнь не красит, но глазки уже горят! Хороший признак. Показатель выздоровления, — сказал патологоанатом.
— Не томите меня. — Тина сжала руку в кулак. — Какая там опухоль? — Она смотрела ему в глаза пристально, пытаясь уловить малейшую тень, хоть незначительное сомнение в его взгляде. Но Михаил Борисович смотрел на нее прямо, чуть усмехаясь, и его колючие точечные зрачки буравили ее, словно он ставил на ней психологические опыты.
— Опухоль доброкачественная, — сказал он. — Давайте поиграем в игру. В «Поле чудес». Вы уже раздумывали над тем, какие опухоли могли дать такую клиническую картину, какая была у вас?
— Я уже все передумала, — сказала Тина. — Опухоли надпочечников не так уж редко встречаются. Моя ошибка в том, что размышлять об этом я стала только сейчас, после операции. А до нее мозг у меня был словно смазан сальной свечкой, я ничего не соображала. Не могла понять, что со мной происходит. Между прочим, — сказала Тина и покраснела, — мне помогал алкоголь.
— Вам просто это казалось, — ответил доктор. — Ну так назовите мне опухоль!
— Первая буква «а», — сказала Тина и внимательно на него посмотрела.
— Из какого слоя надпочечника?
— Из коркового. Это совершенно понятно. — Тина смешно скопировала одного молодого политика.
— Оттуда растут две опухоли на «а», — вкрадчиво улыбнулся Ризкин.
— Ну уж вы тоже, за кого меня принимаете! — обиделась Тина. — Та, вторая, делает из женщин мужчин. У меня же с этим делом все в порядке. Вторая буква «л»!
— Вам приз! — пожал ей руку Ризкин и вытащил из кармана конфету. — Все так и есть. Опухоль та самая, о которой вы думаете. Вот заключение. — Он вытащил из кармана сложенный вчетверо листок и дал ей прочитать.
Она прочитала, волнуясь, еле удерживая слезы. В заключении было написано все то же самое, что он сказал вслух. Она отдала ему бумажку и смешно хлюпнула носом.
— Вы жестокий человек! Сказали бы все это прямо, зачем было меня проверять! Мол, так и так, Валентина Николаевна, все ваши мучения позади. Скорее всего все закончилось благополучно! Если считать благополучным то, что я осталась с одним надпочечником.
— С какой-либо другой теткой я не пошел бы разговаривать вообще. Отослал бы заключение и забыл. Но с вами, — Михаил Борисович взял Тину за руку, — мне всегда было приятно поговорить. А насчет единственного надпочечника… Люди живут без одного из двух парных органов, вы это знаете. Живут без глаза, без почки, без селезенки, хоть она и единственная в организме. Сам я вот уже двадцать лет неплохо живу без левого легкого.
— Как? — изумилась Тина. — Отчего?
— Безумствовал в молодости. Пил, курил, любил женщин. В результате — туберкулез. Я потом попросил посмотреть операционный материал — две огромные каверны на верхушке и в центре, лечить не имело смысла. Доктора поступили правильно. Мне это только пошло на пользу.
— Вы пересмотрели взгляды на жизнь? — улыбнулась Тина.
— И вы пересмотрите! — пообещал ей Ризкин. — Я, собственно, за этим и пришел. — Оба его буравчика так и впились в Валентину Николаевну. — Вы ведь, как я слышал, некоторое время после ухода отсюда торговали газетами?
— Да. — Тина не захотела ничего скрывать от него.
— Бывает, — понимающе кивнул Михаил Борисович. — А что, вам надоела врачебная работа?
— Можно сказать и так, — задумалась Тина. — Я как-то оказалась не в силах больше пребывать в больнице.
— Я всю свою жизнь терпеть не могу больных! И не делаю из этого тайны, — сообщил доктор Ризкин. — Но я очень люблю медицину! И патанатомия — эта та ее область, которая может дать полное удовлетворение этой любви.
