Александра Соколова - Просто мы научились жить (2010-2012)
Марина кивнула, и уже не поднимала головы. Грудь ее ходила ходуном, и видно было, как тяжело ей держать сейчас себя в руках.
– Зачем ты врала ей про нас? – Задала Лека мучающий ее вопрос. – Про меня?
Марина не поднимая головы пожала плечами.
– Я не врала. Я рассказала ей свою правду, только и всего.
Словно старушка, она с трудом поднялась на ноги и посмотрела на Леку. Разомкнула губы, намереваясь что-то сказать, и не смогла. Развернулась и ушла, тихо закрыв за собой дверь.
Лека как во сне прошла на кухню. На полу у холодильника она увидела десятки осколков. И в центре их – улыбающееся Дианино лицо.
Эта улыбка была последней, увиденной Лекой. Когда Диана поздно вечером переступила порог их дома, она не улыбалась. Вошла, избегая встречаться взглядом, вздохнула, и – усталая – прислонилась к стене.
– Что ты решила? – Прошелестел еле слышно звук ее голоса.
Лека стояла рядом, и мысленно била себя по рукам, которые словно с ума сошли – сами собой тянулись обнять, привычно погладить макушку, прижать плечо к плечу.
Но было нельзя. Ей все на свете теперь было нельзя.
– У меня нет решения, – сказала она, не двигаясь, – мне нужно время, Ди.
– Время чтобы провести его с ней?
– Да.
Это прозвучало очень похоже на "ад", и, наверное, для Дианы было именно им. Она так и не подняла глаз, только резко вдохнула в себя воздух и выдохнула так же резко.
– Я знала, что так будет. Но не ожидала, что настолько скоро.
Леке нечего было ответить. Сердце ее разрывалось от чувств, которые у нормальных людей всегда взаимоисключают друг друга, но, черт возьми, разве когда-нибудь, хоть раз в этой жизни, она была нормальной?
Она оказалась совершенно не готова к тому, что Диана сразу же начнет собирать свои вещи. Их недолгая совместная жизнь была упакована в две небольшие сумки, и три пакета. Фотографию с кухни Лека не отдала. Силой отобрала у плачущей навзрыд Дианы и спрятала за пазуху.
Не было разговора – говорить было не о чем. Не было прощальных объятий – Диана не дала Леке приблизиться. Зато была боль – оглушающая, тупая, не оставляющая ни малейшего шанса.
Ворота закрылись. Звук уезжающего байка стих за поворотом. Лека посмотрела на небо.
И боль прошла.
***– Ты неправильно ставишь ногу, – терпеливо повторила Лека, стоя по пояс в океане на оживленном пляже Куты и держа за нос Женькину доску, – она должна стать ближе к носу и чуть боком. А так получается, что вес распределяется неверно, и вся конструкция заваливается.
– Вся конструкция заваливается потому что на ней не серфер, а медведь, – ворчала Женька, – а еще потому что этому невозможно научиться.
Лека на жалобы не реагировала. Заставляла пробовать снова и снова. Женька старательно училась, падала в воду, отфыркивалась, ругалась, и пыталась опять.
Она была такой молодой и непосредственной со своими мокрыми кудряшками, в обтянувшей тело лайкре и коротеньких шортах, что хотелось немедленно зацеловать ее губы, загладить спину и залюбить до безумия.
Наконец, усилия ее увенчались успехом, Женька встала на доску, и проехала на ней несколько метров. Удивилась, и от удивления немедленно упала в воду, где и была подхвачена ликующей Лекой.
– Видишь! – Хохотала та, целуя Женькины щеки. – Ты уже без пяти минут серфер!
– Как? Это еще не все? – Испугалась Женя.
– Конечно, нет! Завтра будем кататься уже на волнах, а не в пене. Увидишь разницу!
Она отцепила с Женькиной ноги лишь, и повела ее к берегу, не обращая внимания на причитания о том, что Женя – мать, и вообще уже немолода, и, может, ну его, этот серфинг, лучше полежим на пляже?
А уже ступив ногой на сухой песок, Лека вдруг почувствовала укол под лопаткой. Обернулась, и увидела чуть левее группу учеников, борющихся с досками и пеной. Немного в стороне от них стояла и смотрела на берег Диана.
Лека подняла руку, чтобы махнуть ей, и не стала. Перевела взгляд на Женю и повезла ее обедать.
***Она не могла понять, что происходит, и как ей теперь с этим быть. Проводила дни с Женей в веселой болтовне, в катании на досках, в бесконечных прогулках, но чувствовала, как сосет что-то под ложечкой и покалывает иногда настойчивыми напоминаниями.
С друзьями Женю не знакомила. То ли делиться не хотела, то ли еще почему… Металась.
Много говорила о прошлом. Каялась, просила прощения, и снова заводила тот же разговор.
– Я все понимаю, Лена, – отвечала Женька на ее просьбы о прощении, – ты боялась близости, боялась стать ответственной не только за себя, и за другого человека. И сбегала сразу как только начинала привязываться. Я давно простила тебя, ведь теперь знаю – у каждого свой предел переносимости, каждый сам решает, насколько он готов приблизиться.
Говорили и о Марине.
– Я совсем другими глазами увидела ее за этот месяц. И по-другому посмотрела на все, что было между нами. Думаю, по-своему она правда любила меня. Но слишком разная у нас была любовь.
– Она все еще любит тебя, – мрачно сказала Лека однажды. Они сидели на песке и смотрели на серферов вдали.
Женя коснулась взглядом Лекиного лица и грустно улыбнулась.
– Я знаю. Но остаться она не смогла. И это значит, что ее любви мне по-прежнему недостаточно.
– Что это значит? – И снова кольнуло иголкой под лопатку. Лека поморщилась. – Хочешь сказать, если бы она не уехала, у нее был бы шанс?
– Я не верю больше в шансы, чудовище. Я верю в выбор. Марина свой выбор сделала.
Лека задумалась и улеглась спиной на песок. А она? А ее выбор?
Вот Женька – рядом, живая, теплая, любящая. Почему же в голове то и дело всплывает Дианино лицо? Почему вокруг постоянно мерещится ее голос? Не потому ли, что выбор сделан… Неправильно?
– А как же Олеся, и все, что было? – Спросила вдруг Лека. – Неужели ты ей все простила?
По Жениному лицу птицей скользнула тень. Она замерла, ни единый мускул не пошевелился на ее теле.
– В смерти Олеси виноваты мы обе, – глухим, незнакомым голосом сказала она, – и пока я не прощу за это себя, ее я не смогу простить тоже.
Лека кивнула и отвернулась. Слово прощение камнем застыло в ее груди, придавливая к земле и мешая дышать. Казалось бы, как просто… Взять и простить. Но все внутри отказывается, кричит, стонет – нет. Нет. Еще не искупила. Еще не заслуживаешь. Еще слишком больно.
Вечером она как обычно отвезла Женю в отель. У дверей они остановились и долго смотрели друг на друга. В Женькиному взгляде, во всей позе тела читалось: заходи. И – видит бог – ей хотелось зайти. Но она лишь пожелала спокойной ночи и с топотом сбежала вниз по ступенькам.
Мотоцикл встретил ее привычным блеском хрома и теплотой кожи. Она надела шлем и выехала на Легиан, привычно разгоняясь и не понимая, куда едет.
