Александра Соколова - Просто мы научились жить (2010-2012)
– Почему ты не спишь? – Спрашивала, сжимаясь от нежности в комок.
Диана не отвечала. Целовала, обхватывала руками, вжималась, словно пытаясь раствориться без остатка.
Слова, такие верные и острые, витали между ними, но никак не могли сорваться с губ. И только однажды, проснувшись, и еще не открыв глаз, Лека разобрала в тишине ночи шепот "любимая…"
Она не открыла глаз. Утром подушка была влажной от слез.
А потом пришла Женя.
Глава 17. Мы.
Диана уехала в школу, а Лека осталась заниматься монтажом. Вчера спонсор поставил жесткое условие – в течение двух недель нужно определиться с финалом. И если их не устраивает ни его вариант, ни вариант Леки, то нужно искать третий.
Перебрав в голове триста вариантов, и не найдя ни одного подходящего, Лека, заварив чай, вышла на балкон. Денек выдался солнечным и жарким. Она подошла к бортику, и опустила взгляд.
Сердце шарахнуло от груди в пятки и вернулось обратно. В горле пересохло.
Она стояла и смотрела. Так буднично и так просто. Две реальности, вдруг соединившиеся в одну.
– Ну и долго ты будешь так стоять? – Спросила она, и не узнала собственного голоса.
Перемахнула через бортик, и приземлилась прямо перед Женей.
– Здравствуй, чудовище.
Женя. Женька. Мелкая. Маленькая и любимая Женька. Кудрявый ребенок в серферских шортах. Мысли путались, мешали, набатом отдаваясь в сердце. И такое трогательное, такое знакомое обращение – "привет, чудовище". Сколько лет ее так никто не называл…
На ватных ногах она вошла в дом, предложила присесть, и убежала в спасительное одиночество кухни. Захлопнула дверь и сползла по ней на пол.
– Что она тут делает? Что, во имя всего святого, она тут делает? И что теперь делать мне?
Взгляд упал на фотографию, в рамочке стоящую на холодильнике. С фотографии блестела голубыми глазами и белоснежной улыбкой Диана.
– Не буду ничего говорить, – подал голос трусливый червячок внутри, – придет домой и сама увидит.
Лека вздохнула и, взяв телефон, набрала номер.
– Привет, Светик, – сказала секунду спустя, – Ди на воде? Нет? Дай ей трубку.
И прислонилась к столу, чтобы не упасть.
– Что случилось? – Встревоженная, родная, чудесная. Господи, что же мне теперь делать? – Лека, что случилось?
– Женька здесь.
Ахнула и замолчала. Через километры Лека чувствовала, как бьется ее сердце. Бьется в такт ее собственному.
– Не уберегла, – прошептала Диана, – все-таки не уберегла…
– Ди, я…
Она не знала, что сказать. Никто из них не знал.
– Ты не ходи больше на воду сегодня, – попросила Лека.
– Не пойду, – согласилась Диана. – Я приеду вечером. Поздно.
Они помолчали еще, вслушиваясь в дыхание друг друга, и одновременно повесили трубки. Лека смахнула ресницами случайные слезы и с чайником в руках вернулась в комнату.
– Ну, – весело сказала она, – давно меня никто так не удивлял. Рассказывай.
Женя рассказывала, Лека смотрела, и чувствовала, как кожурками слезает с ее сердца остатки накипи, освобождая что-то теплое, светлое, давно и безнадежно забытое. А когда Женька сказала, что ее дочку зовут Лекой, спала последняя преграда. Лека плохо помнила, как так вышло, но вот уже она обнимает ее, тормошит, и тело под руками – Женькино, и запах Женькин, и чувства все – про нее, про Женьку.
Стерлась грань, и словно не было этих – теперь уже почти двадцати – лет. И ничего не было, и ничего уже не будет после. Только любовь – осязаемая и сильная, разливающаяся между ними двумя.
Они были близко, слишком близко, ее щеки, ее губы, ее маленькая, едва заметная морщинка на подбородке. Так близко, что сердце бухало под самое горло, а губы сами собой потянулись к губам. Но в последнюю секунду, когда поцелуй стал, казалось, неизбежен, Лека остановилась. Ее словно по голове ударило острым и ясным: "Не смей".
– Ты собиралась поведать мне удивительную историю, – сказала она, – по-моему, самое время это сделать.
Она почувствовала, как Женька отстраняется, отодвигается, но не позволила ей уйти – положила руки на плечи и уложила рядом с собой. И вздрогнула, услышав:
– Ладно. Но сразу предупреждаю – многое из того, что ты услышишь, тебе не понравится.
Это оказалось правдой. Лека слушала молча, закрыв глаза, словно смотрела кинофильм, кадрами врывающийся в сознание и мысли.
Вот Женька в Таганроге, с маленьким ребенком на руках – уставшая, не выспавшаяся, укачивает и поет тихую песенку.
Вот она в гостях у Кристины, а рядом – Лиза, Инна и Леша. Друзья.
А вот работа – ученики, коллеги, учебные планы, простые очки на кончике носа и строгий костюм.
Пауза. Лека почувствовала, как Женя перевернулась на живот и ощутила на себе ее взгляд. И кино продолжалось.
Словно застывший кадр – Марина на пороге, ее глаза, ее слова, и Женькин шок и ужас.
Леку словно камнем по голове ударило. Она даже веки подняла, пораженная.
– Зачем я ей понадобилась?
– Я думаю, будет лучше, если она скажет тебе сама.
По Леке холодок прошел от ее тона, и от выражения лица. Сама не зная, почему, она вдруг испугалась.
И окончательно замерла, услышав страшное:
– Зачем ты мне врала?
Врала? Как врала? Вот уж нет – сколько бы дерьма она ни совершила в жизни, единственное всегда оставалось неизменным – она не обманывала. Уходила – да. Причиняла боль – да. Но не врала.
– О чем ты?
Женя отвернулась, и отодвинулась дальше. Холод усилился.
– Я о той истории, что ты поведала мне, когда мы встретились в Таганроге. О твоем бурном клубном прошлом, о Марине и о… Саше.
И пришла боль. Она буквами разбилась о сердце и осколки впились изнутри в живот. Она едва слышала, что продолжает говорить Женя – так было больно, и так горько.
До ее ушей доносились обрывки слов о том, что она хочет знать правду, или даже уже знает, и ей нужно подтверждение, или знает, но не хочет знать…
А в душе набатом стучало: "она мне больше не верит".
И настал момент, когда Лека заговорила – только чтобы заглушить набат, только чтобы выключить эту безумную какофонию звуков.
– Марина рассказала тебе что-то, и ты решила, что это правда. Скажи, мелкая, а чем её правда лучше моей? Тем, что тебе она больше нравится?
Она била наугад, но видела, что удар достиг цели.
– Нет, не этим, – Женя отвела взгляд, – ее правду подтвердила Янка.
– А чем Янкина правда лучше моей?
Что они ей наговорили? Безумная сучка и любимая, но слишком любящая влезать в чужие судьбы, подруга? Что, черт возьми, они ей наговорили?
– А Саша? – Женькин крик кровью растекся по жилам. – Я была там, была в этой больнице сама лично! И там не было никакой Саши, а была только ты! В онкологии! Зачем ты выдумала её? Почему солгала? Что скрывала?
