Елена Квашнина - Четыре Ступени (СИ)
*
Рябцев излучал гордость. На переменах важно шествовал мимо одноклассников, исполненный достоинства и недоступных простым смертным высоких дум. Взор его блуждал поверх голов. Он улыбался а ля Мона Лиза. Хищно и таинственно. Совсем не замечал косых взглядов сверх всякой меры заинтригованного Шурика Ковалёва. Ковалёв шушукался с Мироновым, с другими мальчишками. На глазах рождалась антирябцевская коалиция. Ох, нехорошо получилось, неправильно. Нельзя позволить Витьке отделиться от друзей, от класса, оказаться в сторонке в гордой позе лорда Байрона. Надо срочно мирить их с Шуриком. Не формально, как это Витька произвёл, по-настоящему. Они должны понять… Светлана не завершила мысль. Хорошо понимала все нюансы ситуации, а вот оформить в слова не могла. Не хватало сосредоточенности. Задумывалась, делая попытку фиксировать, затем формулировать мысль, та ускользала, трансформировалась незаметно, высвечивая совсем другую, запретную тему. Например, о глазах Юрки. Серых, как и у Дубова. Однако, не зеркальных, а тёплых, глубоких, в которых можно поместиться полностью - от пяток до макушки. Омут засасывающий.
Целый месяц Светлана на ходу спала и видела один и тот же повторяющийся сон: расширившиеся зрачки; изменившийся, потемневший до черноты взгляд; звякнувшая о тарелку вилка; медленно встающий с табуретки, медленно приближающийся Дрон; она сама, отразившаяся в его глазах; уверенные горячие руки, сжавшие её лицо; нетерпеливые мужские губы, диктующие новые нормы существования; помрачение рассудка. Маетный, дурманный сон преследовал её повсюду. Настигал в любом месте, в любое время. Окутывал на планёрке, во время урока, у магазинного прилавка, дома за уборкой квартиры. И тогда падала на неё оглушающая тишина, прерывалось дыхание, бешено колотилось сердце и хотелось одного - заново наяву пережить сводящее с ума воспоминание, видеть рядом Юрку, тонуть в его глазах, ощущать тяжесть его тела. Как правило, наваждение исчезало быстро, успевая, тем не менее, вымотать душу, физически обессилить, оставляя за собой липкий пот и трясущиеся колени.
Между приступами морока Светлана пыталась работать, общаться с людьми. Она всерьёз занялась Игнатовой, пыталась установить контроль за компанией Рушанны, начала готовиться к предстоящему в мае педсовету, на коем хотела дать настоящий грамотный бой Галине Ивановне по вопросам методики воспитания подростков. Консультировалась со всеми подряд об интересующих пацанов занятиях, искала способ отвлечь своих мальчиков от бессмысленного болтания по улицам. Затеяла помирить Рябцева с Ковалёвым. Но за всеми важными, срочными, необходимыми делами стоял Дрон, Дрон и ещё раз Дрон. Она, когда оставалась одна, вела с ним долгие мысленные беседы, улыбалась его шуткам, советовалась с ним, спорила, соглашалась, извинялась, объяснялась в своих запоздавших и, вероятно, не нужных ему чувствах. Бывая у Вишневецких, Светлана усилием воли подавляла нестерпимое желание просить совета у Константина Алексеевича. Вот пусть бы поделился опытом безответной любви на расстоянии в тысячи километров в течение десяти, ошибочка, одиннадцати лет. За счёт чего не свихнулся?
Дубова Светлана почти не замечала. Он и сам держался поодаль, страдальчески морщась при встречах. Да, он страдал, страдал искренно. Светлана же ничем не могла облегчить его муки. Гоняясь за призраком любви, он хотел брать, ни грана не давая взамен. У них состоялся повторный разговор. Словно в насмешку над первой попыткой вторая случилась в спортивном зале, куда Светлана заглянула в поисках Николая Николаевича, физрука. Ей нетерпелось обсудить с ним идею создания футбольной команды на базе своего класса. Лёха Скворцов надоумил ненароком. Николая Николаевича она не нашла. Зато в безлюдной по случаю весенних каникул тренерской обнаружился Дубов, просматривавший журнал. Он воспользовался удобным случаем.
Люля после вынудила Светлану поделиться, рассказать о беседе с Павлом Николаевичем, случившейся в тренерской. Панкратову мучило тщеславие непризнанного гения наблюдательности и логических построений. Она специально залучила подругу к себе в кабинет после уроков. Сама приготовила крепкий кофе, не пролив его. Порывшись в объёмистой сумке, добыла из её недр два классических эклера. Оба положила перед Светланой в качестве мелкой подмазки. Подготовившись таким образом, уселась напротив, закурила сигарету и бесцеремонно потребовала:
- Ну?!
- Как понимать твоё “ну”?! - улыбнулась Светлана, с удовольствием озирая любимые эклеры.
- Не притворяйся, Аркадьевна, не прокатит. Я слышала, ты имела интересную беседе с Пэ Эн?
- Откуда ты знаешь? Везде твои глаза и уши, да?
- Угу, - Люля хрюкнула от удовольствия. - Так о чём вы говорили?
- О чём, о чём… - Светлана вздохнула. - Ещё раз сделал мне предложение.
- А разве ты не отправила его к Ольге Александровне?
- Он там был.
- Да ты что? - всплеснула руками Люля, уронив пепел с сигареты на парту и не заметив. - Решился, значит. И Кости этого не испугался.
- Кости дома не было. Ольга одна его принимала. Она мне сразу сказала, мол, Паша с Костей встретиться не решится, не посмеет. Натура не та.
- А к ней поскакал, голубчик, - Люля подвинула поближе к Светлане стакан с остывающим кофе, эклеры на салфетке. Светлана не заставила себя упрашивать. Сперва решила отдать дань пирожным. Кроме того, Люля не станет терзать вопросами жующего человека.
Панкратова, ухватив двумя пальцами свой стакан с кофе, шумно отхлёбывая из него, принялась разгуливать вдоль доски. Усиленно дымя сигаретой, рассуждала вслух:
- Значит, так. Он помчался к ней, как тот самый Гарун лермонтовский. Ты не отвечай, подавишься. Просто кивай, если я правильно излагаю. Помчался быстрее лани… В надежде вернуть прошлое. Ага, так и думала. Дальше пойдём. Примчался, увидел старую измождённую женщину. Облом номер один. Она, безусловно, поила его чаем или кофе, расспрашивала, отвечала на вопросы, с Павликом познакомила. Он постепенно снова подпал под её дьявольское обаяние. Нет? Конечно, я права. Здесь не ошибёшься. Устоять перед нашей Ольгой абсолютно невозможно. На полном серьёзе говорю. Да и старая любовь обычно не ржавеет. На чём я остановилась? Угу. Наш пень в апрельский день размечтался вернуться к состоянию берёзки, то есть дубка младого. Не гогочи, подавишься. Реально первого апреля? Ну, даёт стране угля… Наверное, в ногах валялся, руки целовал, умолял. Помнишь, у Окуджавы? “И целовал натруженные руки, и старенькие туфельки её”. Прямо в “яблочко” Булат написал. Оля наша спасалась от Дубова, забравшись на свой древний холодильник. Облом номер два. С высот холодильника-недомерка она безжалостно напомнила ему о своё м знакомстве с некой молодой училкой английского, отличной кандидатурой в невесты и любимые женщины. Облом номер три. Напомнила о скором возвращении по-прежнему безумно любимого и почти здорового Кости. Облом номер четыре. Интересно, почему в песне поётся “… некому берёзку обломати…”? Очень даже есть кому.
