Джудит Гулд - Вспышка. Книга вторая
– Я решил пойти в британскую армию, – тихо и без всякого предисловия объявил Дэни.
Она дернулась, как от удара, нанесенного невидимым кулаком, и повернулась к нему.
– В британскую армию? – переспросила она, не веря своим ушам.
– Точнее, в ее военно-воздушные силы.
Тамара отвернулась и в течение нескольких минут сидела, уставившись в пространство, ничего не видя перед собой; его тихие слова как испорченная пластинка снова и снова звучали в ее мозгу, пока не превратились в такую пронзительную, невнятную тарабарщину, что она подумала, что вот-вот сойдет с ума и закричит.
– Тамара, – мягко проговорил Дэни, – пожалуйста, не сердись на меня. Позволь мне все объяснить.
Он протянул к ней руку и нежно обвел пальцем ее профиль от лба до губ. Обычно этот жест вызывал у нее улыбку и заставлял смотреть на него особенным, любящим взглядом.
– Тамара…
Она оцепенела, не в силах шевельнуться и посмотреть на него. Он покидал ее, чтобы надеть форму и отправиться на войну на какое-то далекое поле сражений, где рвутся снаряды, падают бомбы и свистят пули. Он будет есть холодный солдатский паек, и истекать кровью, и… и…
Она медленно повернулась к нему и пристально посмотрела в лицо. Скорбная тень упала ему на глаза, и, казалось, они утратили свой карий блеск.
– Тамара…
– Да. – Голос ее звучал безжизненно.
– Тамара, попытайся меня понять.
В ее глазах вспыхнул огонь, и она ударила его по ноге.
– Дэни! Англичане – наши враги! Они много раз доказывали это! С тех пор как вышел этот Белый Лист, сколько евреев лишено возможности приехать сюда. – Она яростно махнула рукой. – Даже евреи из Германии, для которых единственная возможность выжить – это эмигрировать! А поскольку им это запрещено, ты знаешь, чем для них это кончается. – Эмоции переполняли ее. – Ты же сам мне это говорил.
– Я знаю, – мягко произнес он, – но у меня нет выбора. Я не первый палестинский еврей, который идет в британскую армию, и не последний. Неужели ты не понимаешь? Надо забыть па время о наших разногласиях с англичанами. Миру грозит более страшное зло.
Тамара дико и некрасиво рассмеялась.
– Гитлер. С некоторых пор все и всегда сводится к Гитлеру.
– Да, Гитлер. – Дэни тяжело вздохнул, вид у него был усталый.
Она долго не решалась нарушить молчание, наконец спросила:
– Когда ты отправляешься?
– В следующий понедельник.
– Через четыре дня. – Она сжала его руку. – Так скоро.
– Да.
Она смотрела, как кроваво-красное солнце беззвучно скатывалось за темнеющие вдали горы. На какое-то страшное мгновение все вокруг окрасилось в кроваво-красный цвет: земля, небо, даже Дэни.
Внутри нее накапливался какой-то клаустрофобный страх. Она обняла мужа, как бы желая защитить, и прижалась к нему. В ее мозгу, как на ускоренной пленке, мелькали страшные картины войны, и каждый новый кадр был страшнее предыдущего. Только теперь Тамара осознала, что принимала свое вновь обретенное счастье как должное, тогда как это был редкий дар, за который ей каждый день следовало благодарить Бога.
Дэни с такой нежностью смотрел на нее, что она чувствовала: он читает ее мысли.
– Тамара, мы все должны внести свой вклад, – мягко сказал он. – Неужели ты не понимаешь? Единственное, что мешает Гитлеру проглотить еще часть мира, – это Англия. До сих пор его войскам не удалось переправиться через Ла-Манш. Если это случится, вполне возможно, мы будем следующими. И что тогда? – Он скорбно покачал головой. Казалось, весь груз мира давит ему на плечи. – Мы евреи, Тамара. Мы не продержимся и недели.
Она, как в трансе, смотрела на него.
Мы евреи. Евреи.
И тут вдруг самый ужасный из кошмаров напомнил ей о себе: «Что, если его ранят и он попадет в руки врага и окажется в плену?.. И немцы узнают, что он – еврей!»
От этой мысли у нее так сильно закружилась голова, что ей стало дурно. Ей понадобилась вся ее сила воли, чтобы подавить тошноту.
Дэни говорил:
– У нас появится надежда на то, чтобы выжить, только в том случае, если тех, кто поднимется на борьбу, будет много. Ты же это понимаешь, правда?
Стараясь быть храброй, Тамара нашла в себе смелость слабо кивнуть. Конечно, он прав; глубоко в душе она сознавала это так же отчетливо, как то, что за рождением следует смерть, а день сменяется ночью. Он уже все решил. Это было видно но его глазам. Ей оставалось только согласиться с ним, надеясь на то, что это придаст ему смелости и решительности. Ему ведь и без ее предостережений трудно покинуть дом и отправиться воевать против кажущихся непобедимыми армий Гитлера.
Что бы она ни делала, она не должна подрывать его уверенность, потому что это могло иметь фатальные последствия.
– Да… – начала было Тамара, но почувствовала, как у нее перехватило горло. – Да, дорогой, – просто сказала она, прижимаясь к нему своим теплым телом. – Ты должен пойти в британскую армию. Я… я понимаю.
Он молча смотрел на нее.
– Я так горжусь тобой, – прошептала она. – Я так сильно тебя люблю.
– Это я должен гордиться тобой, – сказал Дэни, изумленно покачав головой и притянув ее поближе для поцелуя. – Другая на твоем месте попыталась бы отговорить меня. – Он улыбнулся ей. – Знаешь, ты и вправду дочь своего отца.
У нее на глазах неожиданно выступили слезы.
– Дочь моего отца тут ни при чем, – хрипло проговорила Тамара. – Это были слова твоей жены.
– Я знаю. – Улыбка на его лице стала шире, когда он кончиками пальцев утирал ее слезы. – Мне ли этого не знать?
– Дэни… – На ее лице появилось испуганное выражение.
– Гммм?
– Ты обещаешь быть осторожным? Обещаешь не делать никаких глупостей?
Он рассмеялся.
– А как же иначе? Я же должен вернуться, правда? Мы веда еще должны сдвинуть горы, родить еще детей. И мы не можем терять ни одного мужчины, женщины или ребенка, если хотим претворить в жизнь мечту Герцла о государстве для евреев. – Он уверенно усмехнулся, сверкнув белыми зубами. – Со мной ничего не случится до тех пор, пока наш дом не будет полон ребятишек.
У нее заныло сердце. Когда он улыбался, то выглядел таким молодым, таким хрупким. Кости, мышцы, органы, кожа человека – все это такое непрочное.
В ту ночь, так же, как и в другие три ночи, оставшиеся до его отплытия, они предавались любви с какой-то яростной страстью, как если бы им было необходимо доказать, что они сильны, крепки и полны жизни.
Четыре дня спустя Дэни отправлялся в Хайфу, чтобы подняться на борт британского фрегата, направлявшегося в Англию. Тамара вместе с детьми поехала с ним. Никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной, как во время этой поездки. Отсчет времени, которое они могли провести вместе, уже шел на часы. Даже близнецам, казалось, передались ее страхи, и они вели себя непривычно тихо.
Зрелище, которое предстало ее взору, когда они добрались до причала, удивило ее. По меньшей мере двести молодых евреев-добровольцев ожидали посадки на тот же корабль. По их веселому оживлению было видно, что они рады предстоящему отъезду. Провожавшие их мужчины и женщины всех возрастов толпились рядом, раздавая цветы и стаканы с вином. Музыканты исполняли национальные песни, а некоторые, особо возбужденные пары, взявшись за руки, невзирая на нещадно палящее солнце, плясали импровизированный hora.[3] Тамара с изумлением взирала на все это. Понимание того, что многие из этих мужчин могут не вернуться, казалось, никак не омрачало их ликования.
Гордость переполняла ее сердце. Она взглянула на Дэни. Как ни стремились поселенцы обрести свободу и сбросить британское иго, многие из них были готовы, позабыв обо всех разногласиях, направить цвет нации сражаться против Гитлера бок о бок с англичанами. Они понимали, что это сейчас самое важное.
При виде этого волнующего зрелища у Тамары комок застрял в горле, ее охватила гордость за то, что она еврейка.
Когда подошло время Дэни садиться на корабль, она закусила губу и постаралась сдержать слезы, но все было тщетно. «Стоит кораблю отдать швартовы, он уйдет от меня, окажется во власти безликих генералов и безымянных стратегов, превратится в мишень для множества пуль и снарядов и Бог знает каких еще других ужасных сил и, может быть, никогда не вернется. Может случиться так, что я никогда не смогу снова обнять его».
Слезы ручьями катились из ее глаз, когда они стояли, в последний раз сжимая друг друга в объятиях, и теплый морской ветер теребил им волосы.
– Я буду молиться за тебя, Дэни, – прошептала Тамара. Она пристально смотрела в его глаза, гладя его по лицу, как бы желая на ощупь запомнить черты мужа. – Исполни свой долг, но только не оставляй меня вдовой, – нежно молила она его на иврите.
Он неожиданно откинул назад голову и рассмеялся.
– Я вернусь живой и невредимый, и очень скоро. Подожди и сама в этом убедишься. Один праведный еврей стоит десяти тысяч нацистов. Мы этим немцам покажем. Гитлер и не поймет, что его сразило. Ты не успеешь оглянуться, как война кончится.
