Эмили Гиффин - Детонепробиваемая
Но по большому счету я вовсе не заморачивалась мыслями о родителях, как и большинство детей. Пока в жизни все хорошо, родители выступают в роли декораций и подстраховки, а не главными персонажами, но могут внезапно занять и центральное место в пьесе. Именно так и случилось однажды на детской площадке, когда Чет Вомбл – мальчишка, которого я ненавидела за ковыряние в носу и привычку обзываться – решил с помощью рисунков мелом на асфальте сообщить всем чумовую новость об интрижке моей матери. Он нарисовал две большие схематичные фигуры, снабдив их характерными деталями женской и мужской анатомии, и подписал свое художество емкой фразой: «МАМА КЛАУДИИ СПИТ С МИСТЕРОМ ХИГГИНСОМ». (Видео под названием «Дебби спит с Далласом» только на прошлой неделе обошло всю школьную столовую, так что даже без наглядных карикатур Чета слово «спит» ни у кого не вызвало бы недопонимания.)
Помню, как я разглядывала обвисшие мамины груди, а потом отчаянно пыталась стереть подошвой ботинка свое имя, все это время думая: что бы ни случилось, об этом никогда не забудут. Я стала жалкой жертвой из романа Джуди Блюм[3] (хотя в тот момент я лучше была бы «Ворванью», чем дочерью своей матери).
Мне не помогло, что Чета на неделю отстранили от уроков и что мало кто видел рисунок, так как дворник быстро его стер. Главное, что, едва взглянув на карикатуру, за секунду я нутром поняла: это правда, моя мама на самом деле спит с мистером Хиггинсом. Кусочки пазла сложились, пока я стояла там, объятая стыдом и ужасом: внезапное и ранее не свойственное маме желание помогать школе на добровольных началах, тщательность, с которой она наносила помаду во время остановки на светофоре, надуманные предлоги, чтобы войти в здание вместе со мной, и тот факт, что мистер Хиггинс знал, как меня зовут и изменял своей обычной надменной манере, улыбаясь и приветствуя меня в коридоре.
Вечером после фортеля Чета я отправилась домой, кое-как сделала уроки и съела особенно ужасный ужин из рубленой говядины. Я раздумывала, когда именно стоит высказать все матери, и поначалу склонялась сделать это сразу же, как только мы впятером усядемся за стол. Она этого заслуживала. Но ради отца я подождала до конца ужина. Папа ушел в гостиную смотреть бейсбольный матч «Нью-Йорк Метс», а сестры встали, чтобы убрать со стола и загрузить посуду в посудомоечную машину, и тут меня прорвало.
– Мама, – сказала тогда я, – почему ты изменяешь нашему папе с мистером Хиггинсом?
Маура уронила тарелку, Дафна разрыдалась, а наша обычно беззастенчивая мама быстро подала мне знак говорить потише, бросая неистовые взгляды в сторону гостиной. Я продолжила обличительную речь и объяснила, что это больше не секрет благодаря художеству Чета Вомбла. Конечно, мама все отрицала, но недостаточно убедительно или твердо, чтобы я ей поверила. И она отослала меня в комнату. Я послушалась не потому, что чувствовала себя обязанной подчиниться, а потому что от одного её вида меня тошнило.
Следующие несколько недель, колеблясь между гневом и горем, я часто вспоминала миссис Мур в супермаркете. В одну секунду я плакала, а в следующую – остервенело строчила в дневнике, обзывая мать плохими словами, какие прежде слышала только от мальчишек вроде Чета. Шлюха. Проститутка. Сука. Очень подходящий лексикон для пятиклассницы.
Претерпевая то испытание, я и узнала, что злиться гораздо легче, чем горевать. Гневом я хотя бы могла управлять. Могла подстроиться под простой ритм обвинений и ненависти. Сосредоточиться на осуждении и отвлечься от сердечной боли.
Думаю, вскоре мама и мистер Хиггинс перестали встречаться. Но эта интрижка не стала последней – мама продолжала крутить романы то с одним, то с другим, пока не встретила Дуайта, загорелого пластического хирурга с печаткой на мизинце, который по особым случаям носил аскотские галстуки и постоянно корчил из себя богатую и важную шишку, вроде персонажей бесконечного телесериала про круизный лайнер «Лодка любви». Мама до того очаровалась Дуайтом и обещанным им роскошным образом жизни, что бросила нас, передав опекунство отцу, когда мне было тринадцать. Конечно, это совсем другой сабж (Ха! Вот тебе, Бен!), намного более серьезный в хронике нашей семьи. Но отчего-то эта история не причинила мне такой боли, как вид нарисованных белым мелом на детской площадке грудей моей матери.
* * * * *
Воспоминание закономерно подводит меня к очевидной, но игнорируемой проблеме. К тому, о чем наверняка думают Джесс, Бен и мои сестры, хотя ничего мне не говорят: я не хочу детей потому, что у меня были сложные отношения с собственной матерью.
Первый порыв – отбросить это объяснение, так как я всегда считала приевшейся отговоркой попытки винить во взрослых затруднениях тяжелое детство. У всех в какой-то степени были проблемы в семье, но следует оставить их в прошлом, жить настоящим и перестать ныть о давних обидах. Ну, сами подумайте, не глупо ли принимать во внимание, например, оправдание обвиняемого в жестоком обращении с детьми, мол, об него в детстве тоже тушили сигареты?
Но все же я не могу отрицать, что мать, которая обманывала свою семью и в итоге её бросила – это несмываемое клеймо на всю жизнь. Клеймо, которое навсегда калечит психику. И те переживания наверняка сыграли хотя бы незначительную роль в моей жизни, точно так же как навязчивая идея Дафны обязательно родить детей во многом связана с желанием перечеркнуть боль, причиненную ей нашей матерью. С одной стороны, мания Дафны более объяснима. Но сама мысль о переигрывании той ситуации не только непривлекательна, но даже ужасает меня. Не хочу иметь ни над кем такой всеобъемлющей власти, как родительская. Не хочу быть преградой, которую кто-то будет преодолевать. В конце концов, думаю, все согласятся, что быть никчемной матерью гораздо хуже, чем от такой родиться.
Поэтому в последующие несколько дней и недель я занимаюсь тем, что превращаю свою боль в гнев. В злость на сложившееся положение. В злость на Бена за то, что он отвернулся от меня. И этот подход весьма удачно приводит меня к модному адвокату по разводам с Пятой авеню.
Глава 6
Не могу определиться, проходят ли следующие несколько недель слишком быстро или же невероятно медленно.
Иногда кажется, что мы с Беном расстались чересчур поспешно и слишком легко. Невольно думаю, что лишь недалекие знаменитости расходятся так же просто, как мы… Или же молоденькие, глупые дети, подвластные капризам и меняющие свои убеждения, едва заканчивается горячий подростковый возраст, понятия не имеющие о святости обетов и верящие, будто перемены в жизни – это данность.
С другой стороны, дни до развода тянутся бесконечно. Каждое утро я просыпаюсь с болезненным осознанием, что жизнь рушится и я больше никогда не буду счастлива. Несмотря на все усилия занять делами каждую минуту и тем отвлечься от своих горестей, я все равно десяток раз на дню чувствую себя так, будто получила удар кулаком в живот. Ловлю себя на том, что молюсь, лишь бы Бен изменил решение.
Я решила временно пожить у Джесс. Это удобно, но по большому счету мнится откатом назад: вроде как переехать обратно к родителям после того как перебралась в свое жилье. Я словно отступила на несколько лет, а такое никогда не кажется чем-то положительным. Понятно, что это временная мера и в конечном итоге я найду себе дом, но все равно продолжаю чувствовать себя проигравшей. Кроме того, я ощущаю вину из-за вторжения к Джесс, хотя она уверяет, будто в восторге от моего возвращения. Я предлагаю ей долевую оплату, но идея дурацкая, поскольку Джесс – собственница квартиры. Она отмахивается, мол, в любом случае почти никогда не бывает дома, и просит ее не смешить. «Да и для чего еще нужны друзья, Клаудия, как не для того, чтобы собирать осколки разбитого сердца?» – успокаивает она.
Тем не менее я взяла себе за правило платить за продукты и готовую еду на дом. А еще стараюсь допоздна засиживаться в офисе, чтобы у Джесс была возможность проводить побольше времени в квартире наедине с собой. Я всегда работала по много часов, но никогда не была такой вдохновленной и одержимой. Наверстываю все чтение, что откладывала на потом и вычеркиваю из списка дела, которые томились там месяцами. Даже на рабочем столе впервые за много лет идеальный порядок, что весьма удивляет мою давнюю помощницу Розмари.
– Что за особый случай? – интересуется она.
– Я развожусь, – говорю я.
– Мне жаль. – Вот и все, что можно услышать от Розмари. Ее чувство такта не уступает ее аккуратности.
– Не стоит, – возражаю я. – Мой кабинет давно этого ждал.
Конечно, я шучу, но в тоже время понимаю, что ежедневное погружение с головой в работу на безумное количество часов лечит. Я говорю себе, что у одиночества есть и плюсы. Нужно постараться действовать как человек, который теряет любовь и одновременно закладывает для чего-то основу. Извлеку из своего горя пользу. Сделаю то, чего никогда не осуществила бы, обернись все по-другому. Я приказываю себе мечтать о большем и стремиться выше. Может статься, когда-нибудь у меня будет своя «Редакция Клаудии Парр»… Будет что-то, чего не произошло бы, если бы у нас с Беном родился ребенок… Что-то, чего не произошло бы, если бы я осталась с Беном даже без детей. Мне нравится воображать, как Бен просматривает полки книжных магазинов и видит мое имя на корешке книги. Возможно, я даже куплю права на издание подарочного альбома по архитектуре. Бен точно не оставит его без внимания.
