Катажина Грохоля - Гарантия на счастье
Она вбежала наверх и услышала бой часов. Один раз — уже час ночи.
Все время она, она, она. Почему она думает только о себе? Сейчас час ночи, он спит. И она его разбудит? Потому что вдруг все поняла? Он ведь устал… спит… Она остановилась, положив руку на ручку двери. Дверь открылась.
Анджей стоял в пижаме, около кровати горела лампа. На кровати были разложены бумаги.
— Мне показалось, кто-то ходит.
— Это я…
— А почему не вошла?
— Я подумала, ты спишь…
Она все еще стояла в дверях, когда он отвернулся и тяжело опустился на кровать. Молчал. Она не знала, что ей делать, сердце уходило в пятки. Анджей сидел неподвижно и смотрел на нее как-то необычно.
— Прости, я не хотела тебя будить…
Он опустил голову и сказал так тихо, что она едва его услышала:
— Ты первый раз подумала об этом…
Она не помнила, как оказалась рядом с ним, снова стояла на коленях, лихорадочные слова полились потоком, как будто она боялась, что не успеет сказать всего.
— Я прошу у тебя прощения не за эти два дня, нет, это хорошо, что так вышло, это было нужно для меня, так мне и надо, хорошо, что это случилось, потому что я многое поняла. Я прошу у тебя прощения за все эти годы, прошу прощения за каждый день этих лет, когда я была слепой и глухой, прошу прощения за каждую ночь, утро, рассвет и закат. Не наказывай меня за глупость, я не позволю тебе уйти, — шептала она лихорадочно, — прости меня. Если ты хоть немного меня любил, то ты меня простишь, посмотри на меня…
Она расплакалась, слезы текли по щекам, она знала, что выглядит отвратительно, кровь приливала к лицу, сосуды готовы были разорваться под кожей, нос покраснел, а губы сливались с покрасневшей кожей.
Анджей высвободил руки и вытер лоб.
— Не плачь, а то завтра будут болеть глаза.
Она уловила в его голосе беспокойство, но ощущение потери, охватившее ее, все еще было невыносимо тяжелым. Она выбежала в ванную комнату и открыла холодную воду. Зеркальная также склонялась над раковиной и поднимала покрасневшее лицо, мокрое от воды и слез. Она посмотрела на раковину — обручального кольца на мыльнице не было. Она прислонилась к стене и зарыдала. Зеркальная тоже закрыла лицо руками, будто хотела удержать ее.
— С тобой все в порядке? — спросил Анджей из-за двери.
Он вошел в ванную и прислонился к косяку.
— Мое кольцо! — Она плакала так, будто отсутствие обручального кольца на мыльнице было сейчас важнее всего на свете. — Мое кольцо…
Анджей вытянул руку вперед. На его ладони блеснуло золото. Она стояла словно завороженная, пока Анджей медленно приближался. Протянула руку и надела кольцо на палец. Оно вошло легко, пальцы не были толще, чем обычно. Она отодвинулась от раковины, Анджей подошел ближе, вода лилась широкой струей. Она увидела в зеркале его спину, а над ней лицо Зеркальной. Зеркальная склонила голову на плечо Анджея, его руки обвили ее. Она наблюдала за Зеркальной из-за плеча Анджея. Зеркальная была красива, несмотря на красные глаза и мокрый нос. Зеркальная была красива, потому что обнимала мужчину, которого любила, а мужчина обнимал и защищал ее.
— Прости меня, — шептала Зеркальная ее мужу, — я так сильно тебя люблю…
— Прости меня… — повторила она вслед за Зеркальной.
ОФИЦИАНТ
— Добрый день! Вы у нас впервые?
Юстина подняла голову и посмотрела на мать. Официант приблизился к их столу и, слегка склонившись, принял угодливую позу, присущую всем на свете официантам. Даже если стоят прямо, кажется, что они согнуты или готовы сложиться как перочинный ножик в неловких руках.
Юстина молчала, ожидая, когда мать ответит на вопрос или поддержит разговор.
Мать тоже молчала, но потом подняла голову и посмотрела не на Юстину, а на официанта. Она сказала:
— Меню, пожалуйста.
— Сию секунду подам. Может, что-нибудь выпьете? — спросил он. Легкая дежурная улыбка не сходила с его лица.
Она видела его лишь краешком глаза, наблюдая за лицом матери и замечая даже едва уловимое изменение его выражения.
— Ты что-нибудь хочешь?
Мать посмотрела на нее так, словно только сейчас заметила, что сидит не одна.
Официант был привлекательным, даже несмотря на выверенные мягкие движения. Человек, приученный обслуживать, подавать, приносить. Юстина отметила, что он был красивым, темноволосым, с круглым лицом, хотя почти не смотрела на него. Она была поглощена созерцанием лица матери.
— Хочешь что-нибудь?
Мать была раздражена, поэтому Юстина поспешно ответила:
— Нет, спасибо.
— Апельсиновый сок, пожалуйста.
— Свежевыжатый или обычный?
Только теперь она осмелилась взглянуть на официанта. У него были полные губы, а темные глаза смотрели на мать.
— Свежевыжатый, — ответила мать. — И не забудьте принести меню.
Ей стало неловко за мать, за ее надменный, неприятный тон. Ведь он уже сказал, что сейчас принесет меню, но ей нужно пятнадцать раз повторить просьбу, словно это наделяло ее властью. Меню. Самая важная вещь на свете, а он его не принес. И мать наверняка считает, что он так же забывчив, как сидящая напротив нее дочь.
Официант улыбнулся, поклонился и ушел.
Они сидели молча.
Юстина украдкой осмотрелась вокруг. Белые скатерти, цветные салфетки, столовые приборы, два бокала, один большой, другой — поменьше — для вина, на каждом столике маленький букетик в желтой вазочке.
— Пожалуйста.
Перед матерью возник стакан сока. Юстина увидела ладонь официанта с длинными пальцами. Они разомкнулись, поставили стакан на стол, затем его рука, протягивающая синее, продолговатое, оправленное в кожу меню, оказалась на уровне ее глаз. Ногти у него тоже были продолговатые, гладкие, большой палец вжимался в букву «м».
— Пожалуйста.
Его голос. Слова, обращенные к ней, сказанные для нее. Юстина резко схватила меню. Ее движение оказалось слишком быстрым, она задела его большой палец и тут же отдернула руку. Меню упало на скатерть, мать подняла глаза. Юстина старалась не смотреть на официанта, облокотилась на столик, но он вновь протягивал ей меню.
— Извините, — сказал он.
Тогда она осторожно взяла тонкую синюю книжечку.
— Спасибо, — прошептала Юстина, а мать продолжала на нее смотреть. От этого взгляда ей стало не по себе, скатерть словно покрылась инеем. Мать взглядом отослала официанта на безопасное расстояние и приступила к изучению меню.
Юстина открыла книжечку и пожалела, что не осмелилась заказать сок. Мать, не обращая на нее внимания, потянулась к своему стакану и поднесла его к губам. На стекле остался темный след перламутровой помады.
Юстина держала перед собой открытое меню, не в силах сложить темные буковки в слова, и старалась сосредоточиться. Ее руки дрожали. Опасаясь, что мать заметит ее волнение, она положила меню на стол.
— Что с тобой? — спросила мать.
Юстина испугалась. Напечатанные буквы наконец сложились в названия вин и ликеров. Она перевернула страницу. Первые блюда. Лосось в лимонном соусе. Свиная отбивная по-старопольски с отварным картофелем и капустой, утка со свеклой — она улыбнулась — надо же, со свеклой! Забавно. Она представила утку, переваливающуюся на коротких лапках, а рядом с ней две или три свеклы, тоже на коротких ножках, и за ними две аккуратно очищенные картофелины. Нет, она не будет есть утку, да еще в таком окружении.
— Ты что-нибудь выбрала?
— Да…
Ее голос прозвучал лишь потому, что она вложила в него все свои силы. Только бы вытолкнуть звук, выше, еще выше, лишь бы он не был писклявым, не сломался, прозвучал естественно.
— Что? — с нетерпением спросила мать. Юстина уставилась в меню.
— Рис с овощами.
— Ты не должна без конца есть рис, тебе нужен белок. Официант!
На нем были черные, до блеска начищенные ботинки и черные брюки. Он стоял у стола, но не слишком близко.
— Слушаю.
— Две порции лосося в лимонном соусе. Какой салат порекомендуете к этому блюду?
— Рекомендую салат из отварных овощей. Морковь, цветная капуста, брокколи. Все свежее, вкусное, полезное…
— Я сама знаю, что полезно.
Ох, как ей было стыдно за мать, за этот ее поучительный тон, словно разрезавший воздух на части!
— Да, конечно, извините. — Официант еще заметнее согнулся, но его тон совсем не изменился. Как он может быть таким бесчувственным ко всему, что происходит вокруг?
— Какой-нибудь десерт?
— Может быть, позже.
Мать закрыла меню и посмотрела на нее. Когда туфли официанта исчезли, она смело подняла глаза.
— Почему ты так сидишь?
— Как? — отважилась спросить Юстина.
— Ты не умеешь естественно держаться в обществе. Не дуйся. Если я обращаю на это твое внимание, слушай, это для твоего блага… Никогда ничего не добьешься, если будешь вот так…
Юстина больше не слушала, она словно отключилась. Это было отработано у нее до совершенства. Она внимательно смотрела на мать, то есть мать считала, что Юстина внимательно смотрит на нее, а она в это мгновение закрывала уши и сердце и наблюдала за ее двигающимися губами, раз за разом обнажавшими белые зубы. Мать каждый месяц ходила к зубному врачу, но даже белизна ее зубов не могла отвлечь взгляда от морщинок вокруг губ, трепетавших и искривлявшихся в такт словам.
