Ольга Егорова - Волчья ягода

Самым главным достоинством этого тяжелого, покрытого выцветшей и местами полопавшейся красноватой полировкой шкафа в данном случае было отнюдь не его содержимое. Все дело было в том, что шкаф запирался на ключ! И замок был необычный, какой-то странной конфигурации.

Замечательной конфигурации, мысленно добавила Майя. Именно такой, которая современному взломщику окажется не по зубам. Этот старый шкаф вполне сгодится на роль сейфа… При желании, конечно, замок можно вырубить топором, но это ведь сколько шума будет! Лоджия выходит во двор, а во дворе на скамейке практически в любое время суток сидят бдительные старушки… И нужно быть полным идиотом, чтобы рисковать своей свободой ради какого-то старого, пыльного, заброшенного шкафа, в котором ничего, кроме хлама, и нет…

Похвалив себя за находчивость и поругав за то, что раньше не сообразила про шкаф, Майя отыскала в тумбочке необычной формы ключ и отправилась на балкон устраивать хранилище для «клада». Полки в шкафу, как и ожидалось, были до отказа забиты пожелтевшими стопками журналов и тетрадей. На самой верхней полке лежали одежда и клубки шерсти, оставшиеся еще от бабушки.

«Вот и отлично», – подумала Майя, решив, что такое загромождение ей только на руку. Чихнула пару раз, поморщилась от стойкого запаха пыли и старой бумаги и принялась выгружать с самой верхней полки круглые серые клубки и старые платья. Насколько бы надежным ни казалось место для хранения денег, все же лучше не оставлять коробку на виду, а засунуть подальше для верности.

Нутро у шкафа было глубоким и очень вместительным. Стоя на цыпочках, кончиками пальцев она захватила конец какой-то старой кримпленовой юбки и облегченно вздохнула: наконец-то полка свободная. Еще раз приподнялась, пошарила рукой, пытаясь дотянуться до самой глубины.

Возле стены еще что-то лежало. Судя по всему, книга или какой-то толстый журнал. А может быть, тетрадка.

Это показалось ей немного странным: вещи в шкаф укладывала мама, а мама всегда была очень педантична в этом отношении. Книги и журналы имели в шкафу свою собственную, отдельную полку и ни в коем случае не должны были находиться на полке с вещами и старой шерстью. Это называлось беспорядок, а беспорядок мама очень не любила и всегда с ним боролась. Если бы на полку с одеждой журнал или тетрадку положила Майя, это было бы другое дело.

Но Майя не имела к этому шкафу никакого отношения. И если бы она положила на полку журнал или тетрадку, мама точно бы это заметила и непременно отругала бы ее, как в детстве, несмотря на то что Майя давно уже стала взрослой.

Все это было немного странно и интересно. Майя придвинула к шкафу низкую табуретку, забралась на нее и извлекла с верхней полки обыкновенную старую тетрадку толщиной в девяносто шесть листов в сером клеенчатом переплете. Кажется, несколько таких тетрадей у нее было во время учебы в институте. «Наверняка какие-нибудь лекции по анатомии или психологии», – подумала она с некоторым разочарованием. И зачем это, интересно, понадобилось маме хранить в старом шкафу ее институтские лекции? Да еще к тому же прятать их на верхней полке со старой одеждой?

Но тетрадка оказалась совсем не институтской. Майя поняла это сразу же, как только присела на табуретку и открыла первую страницу, исписанную ровным и очень мелким, бисерным почерком. Таким знакомым почерком…

Тетрадка оказалась маминой.

Прочитав несколько первых предложений, Майя сразу же поняла, что это дневник. Хотя, судя по тому, что даты записей нигде не были проставлены, это был даже не дневник, а воспоминания… Или, может быть, даже рукопись…

Неприятное чувство осознания того, что она делает сейчас что-то недозволенное и неприличное, заставило ее на миг оторваться от исписанной страницы. Но только на миг. Возможно, если бы первые строки этого странного послания к самой себе оказались бы другими, Майя закрыла бы дневник, справившись с болезненным любопытством.

Но, прочитав эти строчки, она уже не могла остановиться, поняв, что они обращены именно к ней…

Нет, я пишу это не для тебя. И даже не для себя, наверное. Может быть, я пишу это для своей дочери… Для нашей дочери, которая имеет право знать, что была рождена в любви.

Я пишу для нее, но обращаюсь все же к тебе. Я просто привыкла за долгие годы разговаривать с тобой мысленно. Наверное, в этом все дело.

Ты помнишь тот день, когда мы встретились?

С тех пор сто лет прошло уже, кажется. Может быть, и не сто, а долгих двадцать, но для меня они были как двадцать длинных, нескончаемых жизней, двадцать мучительных казней, каждую из которых пришлось пережить, перетерпеть до самой последней ее капли и все-таки снова остаться живой, и снова без тебя.

С утра было пасмурно, и я расстроилась, увидев серое небо и почерневшую воду. Вода и небо слились воедино на линии горизонта, образовали вокруг замкнутое и давящее пространство. Собирался дождь. Дождь я всегда любила, но в тот день он оказался совсем некстати. Это был последний день отпуска, в сумке лежал уже обратный билет на поезд, и мне очень хотелось в этот последний день насладиться еще раз солнцем, теплой водой и солеными брызгами.

Я мечтала о море с детства, но впервые увидела его в двадцать с лишним лет, выкроив две недели из напряженного рабочего графика и отправившись «дикарем» в Крым, в тихий поселок Мисхор, что в семидесяти километрах от Ялты. Я влюбилась в море с первого взгляда – в его прохладную синеву и соленый запах, в ракушки и камешки, которыми усыпан сероватый песок у кромки воды, в белые кудри волн и крики взволнованных птиц. Увидев все это, я подумала, что в прошлой своей жизни наверняка была рыбой… Или, может быть, птицей, летающей над морем. Или просто травинкой, тоненьким и кудрявым стебельком, счастливо и спокойно колышущимся на самом донышке.

А может быть, я была просто запахом моря.

Шумом моря.

Или была его цветом.

Я была как-то связана с ним, это точно.

Едва увидев его, я сразу почувствовала, что вернулась туда, где когда-то была моя стихия. Каждая ракушка, лежащая на берегу, узнавала меня, песок поскрипывал под ногами, что-то шепча, а волны тихо радовались, касаясь моих ступней короткими и нежными поцелуями.

Дождь в последний день был совсем некстати. Почерневшее море казалось чем-то рассерженным и даже опасным. Это незнакомое ощущение страха перед морем немой болью отдавалось в груди, и мне казалось, что это фантомная боль, вернувшаяся ко мне из моей прошлой жизни в наказание за то, что когда-то я отреклась от своей стихии. Как Русалочка из сказки – оставалось только попытаться вспомнить, во имя чего было совершено это дикое отречение.