Эллина Наумова - Разлучница
– Давайте сменим тему, – просила Ася. – Ради всего святого, начнем хоть о соседях судачить. Мы с вами в первые полгода знакомства исчерпали воспоминания полностью. Обижайтесь не обижайтесь, но ведь несколько лет прошло, я не могу так больше.
– Не можешь? А о чем ты часами треплешься со своими бабами! – возмущалась Кира Петровна. – Уважить старушку, словечком перекинуться она не желает.
– Я не отказываюсь с вами общаться, – доказывала строптивице Ася. – Я только прошу разнообразить темы наших бесед. Жизнь, между прочим, продолжается. Неужели вы не заметили?
– Для тебя продолжается, – насупилась Кира Петровна. – А я, как на пенсию вышла и овдовела, так будто в колодце утопилась.
– Я не в состоянии вас спасти, – взбесилась Ася. – И перестаньте трясти перед моим носом оружием возраста, это нервирует. Ничего такого особенного с вами не произошло. Были молоды, зрелы, постарели. Да, в мерзкую эпоху. Но все ваши ровесники жили в ней. И со мной это случится, и с Сашей, и с Дашей. К сожалению, вы первая в очереди на избавление от мира. И чем себя подбадриваете? «Бывает, и молодые умирают, а старики живут». Ваши слова. Вы меня до помешательства доведете. Я по вашей милости истерически боюсь старости. Не смерти, а именно старости. Ну не виновата я в том, что родилась позже вас.
– Правильно, сейчас тебе только бы и жить припеваючи. А ты вместо этого…
И вновь из Киры Петровны лились нравоучения. Ее любимым занятием была арифметика. Она азартно подсчитывала пачки кофе и чая, изведенные на гнусную потребу наглых визитеров Аси, умножала на цены и дрожащим голосом сообщала, сколько одежды можно было купить на «сожранные бесстыдниками деньги». Причем винила не их, кто же откажется от халявы, но расточительную хозяйку. Она стонала от жалости к «заезженному Сашеньке».
– Не мешайте ему полноценно жить, он не умеет скопидомничать, – одергивала ее Ася. Затем грубо и прямо спрашивала: – Что вам купить?
– Мне ничего не нужно.
– И я могу поить людей чаем, у меня все есть.
– Ой, не все, ой, не все, – алчно шептала Кира Петровна.
В такие минуты Ася просто убегала от нее. Когда она примеряла обновы, тетка без стука входила в комнату и критиковала их за самобытность. Напоминала, что сама отродясь не отставала от барахолочной моды: «Что люди носили, то и у меня было, хоть год отголодаю, но куплю». Лицо у нее при этом было как у ребенка возле витрины с игрушками – плаксивое, завистливое и грустное. Асе жалко ее становилось до горловых спазмов. Она старалась поскорее сделать вредной старухе подарок, но угодить ей было трудно. Обычно вещи передавались Даше: «Вырастешь, наденешь». Ася сердилась. Кира Петровна тосковала.
– Она мечтает сменить меня на посту получательницы твоих денег, чтобы развернуться, – сказала однажды Ася мужу.
– Только не это! Она нас голодом уморит. Посадит на хлеб и воду, заплатит за квартиру, а остальное отложит на черный день, будто сегодняшний – белый. Я когда-то был на мели и попросил ее выписать пару газет. В долг, разумеется. Ты вообразить не в состоянии, как она орала! Помню, у ребят занял. А она потом эту прессу прочитывала от названия до адреса редакции, – засмеялся Саша.
Ася ничего смешного в Кире Петровне не находила, но признавала Сашино право защищаться от теткиной несносности по-своему. Предположить, что он не защищается, а просто смеется, ей не удалось.
Когда внучки Марты Павловны недовольно морщили носы от ее дознания: «Курили?» и предостережения: «Не вздумайте», Ася улыбалась. Когда старшая на замечание о неуместности темной юбки в тридцатиградусную жару огрызалась: «Не успела светлую погладить», Ася получала удовольствие. Она представляла себе этих своенравных одаренных девушек, отданных на воспитание Кире Петровне. Однажды Асина подруга плакалась своему парню, дескать, родители ее заедают. И получила дельный совет перебраться на неделю-другую к бабушке. Ей гарантировалось досрочное возвращение домой с потребностью покрепче стиснуть маму и папу в благодарных объятиях. Консультант после развода своих родителей был подкинут ими бабке на двадцать лет, он отвечал за данную рекомендацию обрывками нервов.
От разминочной строгости с внучками Марта Павловна быстро переходила к основным упражнениям. Она показывала только что приобретенный набор открыток «Пасхальные яйца», предлагала почитать одновременно Тютчева и какого-то современного поэта, хвалила и тактично критиковала оставленные ей на суд девочками работы, живописала всякие маленькие, часто забавные происшествия в мастерской и на улицах, читала выдержки из писем многочисленных своих друзей, отзывалась о выставках и иллюстрациях, описывала случайных встречных и новых знакомых, обсуждала фасон будущего сарафана младшей модницы, стрижку старшей и жалкие претензии городской зелени либо сугробов на великолепие. Она, в отличие от всегда все помнившей Киры Петровны, могла перезабыть и перепутать самое важное. Поэтому кое-что записывала в блокнот и не стеснялась им пользоваться.
Кира Петровна гуляла на скамейке возле подъезда, неустанно хвастаясь Сашиными успехами перед соседками. Марта Павловна могла и в недальнее село на электричке съездить, чтобы взглянуть на отреставрированную церковь. Причем велосипед складной с собой тащила, дабы махнуть дальше, если захочется. Кира Петровна города толком не знала; Марта Павловна исходила не только старинные его переулки, но и новые районы, которых Сашина тетка в глаза не видела. Кира Петровна ни разу не была в театре, не догадывалась о существовании консерватории, концертных и выставочных залов; Марта Павловна не могла выдержать без этого больше недели.
Кира Петровна добровольно заточила себя в четырех стенах. Если одинокая соседка приглашала ее почаевничать, отказ был суров и краток. «В подруги набивается, – презрительно бросала Кира Петровна недоумевавшей Асе. – Потом ко мне в гости запросится. А нужна она мне, старая сплетница?…» Какой-то восьмидесятилетний чудак, кстати, к Асиному потрясению, не единственный, предложил «Кирусе» руку и сердце вместе со своей жилплощадью. Но был заносчиво отшит. Тогда не привыкший сдаваться седой воин извлек из нежной души призыв к дружбе. «Выпить не на что? Носки постирать некому?» – прямо спросила Кира Петровна. Дед ретировался, бормоча: «Правильная женщина».
Даже юбилей своей почты Кира Петровна проигнорировала. «Нечего мне там делать, никому я не нужна». – «Так зовут же, благодарят за доблестную тридцатилетнюю службу», – совал ей в руки приглашение Саша. «Разоденьтесь и идите. Людей посмотрите, себя покажете», – подлизывалась Ася. «Людей я всех как облупленных знаю. А показывать свою старость не желаю. Не пойду», – отрезала Кира Петровна и сутки плакала в своей комнате.
