Желанная для него - Ани Файер
Все с облегчением выдохнули. Все, кроме моей сладенькой. Она-то уж точно поняла, что я сказал именно то, что и хотел сказать.
— Яр! Что за разговорчики за столом! — возмущается Лариса Михайловна, разрезая давящую тишину своим тоненьким голоском, строго глядя на свою дочурку и меня. — Ну-ка, немедленно прекратите эти непотребства! — говорит строгим голосом, но не может сдержать улыбки она.
— Я и не начинал этот разговор, ма! — искренне негодую. — Вы сами спросили! — отвечаю ей, а Сладкова прячет свой взгляд за котлетой, виновато опустив голову вниз.
Телефон звонит. Чёрт! Пожрать не дают спокойно! Выходной же! Но знаю, что у нас небольшие проблемы с поставкой запчастей для ремонта холодильного оборудования. И когда, как не в выходной день решать эти самые проблемы!?
Иду в комнату, почему-то задев бедром плечо Сладковой. Клянусь, что именно сейчас это было сделано не специально. Наверное… Просто, скорее всего, всё моё нутро хочет трогать и чувствовать её всё время. Я, блин, маньяк, или фетишист, или как там говорят про таких как я, когда чувак даже мимо пройти не может, чтобы не понюхать или задеть свою зазнобу. После десяти минут нервных разговоров с моим замом понимаю, что без личного присутствия вместе с «разбирающимися» в этом деле людьми не обойтись.
— Ярочка, ты что уходишь, сынок? — спрашивает мама, выйдя ко мне в коридор, когда я только кладу телефон в карман.
— Да, ма, дела, прости, — отзываюсь, пытаясь обойти её.
— Может всё-таки останешься? Ведь Анюточка только приехала, — тормозит она меня, положив свою тонкую руку мне на плечо, — а вы итак редко видитесь с ней.
— Не переживай, ма. Успею я ещё «поболтать» с твоей Анюточкой, — отвечаю Ларисе Михайловне, убирая её руку. — Завтра заскочу.
А она тут же улыбается мне, прямо светится вся от счастья.
— Обещаешь? — уточняет у меня, крепко обнимая.
— Ну, конечно, ма! Разве я врал тебе когда-нибудь?! — искренне недоумеваю, обнимая свою мать в ответ.
Да, я давно уже её так и воспринимаю, а не просто так называю. Моя родная маменька скончалась ещё, когда мне было восемнадцать, за пару месяцев до моего выпускного. И как бы ужасно это не звучало, наверное, это страшное и горькое событие облегчило мою душу, и именно поэтому меня долгие годы уже не гложет совесть от того, что именно эту женщину, человека никак кровно не родственного со мной, я люблю гораздо больше, чем ту, которая меня родила. Да простит меня настоящая мать за эти неосознанные чувства недолюбленного и нежеланного ребенка. Лариса Михайловна дала мне намного больше любви, тепла и заботы, чем та женщина, что дала мне жизнь. Я не корю её за это и не виню. Я был сложным ребенком, наверное… И она делала всё, что могла, наверное… А вот себя я долгое время одёргивал от удручающих мыслей о том, что я должен помогать своей родной маме. И я помогал, как мог, в силу своих возможностей. С батей, то есть, с Санычем несколько раз вместе возили её в клинику кодироваться. Но ей это было не нужно. Они с отчимом все равно часто пили до бессознательного состояния, а я потом пиздил его за это, когда приходил со школы, и сразу уходил к Лёхе, боясь, что совсем убью этого алкаша в такие моменты. И я безумно благодарен судьбе, что эти милые и добрые люди не оставили меня, не отвернулись, а просто и без всяких обязательств приняли в свою семью и заботятся обо мне, как о родном, до сих пор.
— Было дело! — журит меня мать.
— Ой, ма, это было очень давно и неправда, — улыбаюсь я ей.
— Так ты больше не злишься на Аннушку? — отчего-то спрашивает она у меня.
— За что? — не понимаю я.
— Уж не знаю! Но ты долгое время был очень зол на неё. И не спорь, я видела! А теперь вроде растаял к ней немного, — гладит меня по руке Лариса Михайловна. — Ты должен простить её, чтобы она не сделала! Она не специально, уверяю тебя!
— Ой, ма, прекрати! Было дело, — соглашаюсь я. — Но это тоже было уже очень давно и неправда. И она мне не говорила ничего и не обижала, честно. Я сам… В общем, всё хорошо, ма, расслабься уже.
— Ну, тогда ладно, сынок! Будем ждать тебя завтра! — снова обнимает меня эта женщина.
Как же любят в этом семействе по сто раз на дню обниматься! До сих пор не привыкну к этим телячьим нежностям, хотя столько лет трусь рядом с ними.
— Ладно, народ, — прощаюсь я из коридора, — покедова!
— Ты уходишь, брат? — подскакивает ко мне Лёха. — Мы ж хотели…
— Я помню, — обрываю его. — Завтра приду к тебе, всё обсудим, — успокаиваю друга, похлопывая его по спине. Знаю, что он нервничает перед свадьбой, переживает. Это дорогущее мероприятие ещё через две недели, а он уже несколько месяцев места себе не находит из-за этого. — Бать, пока!
— До встречи, сынок, — отец тоже крепко обнимает меня, прощаясь.
Даже Ленка машет мне ручкой, зная, как не люблю я все эти обнимашки. А Анюта стоит далеко от меня, прячась за углом, высунув только свою сивую головку. Милая такая, что сердце в груди тут же заходится. Не хочу я уходить, но труба зовет.
— Иди сюда, Сладкова! — тяну её за руку, и та от неожиданности резко бьется головой мне о грудь.
— Пока, Федорцов! — неловко обнимает она меня в ответ, а у меня от волнения и дикого притяжения к ней безумные мурашки. Как только она дотронулась своими ладошками до моей спины, так приятное тепло разом разнеслось по всему моему телу, прильнув лишь к одному месту, которое отчаянно воет уже как целый день от её присутствия рядом. Только успокоился, а тут опять друган дает знать о себе. Обнимаю её, прислонившись лицом к светлым шелковистым волосам, жадно вдыхая такой приятный аромат, стараясь запомнить его, как и тогда, девять лет назад. Этот запах въелся в мою кожу ещё очень давно, а я почему-то думал, что забыл его. Но как только обнял её сегодня у вокзала, тут же всё вспомнилось, заставляя проснуться все мои прежние и давно забытые чувства к ней, которые долгие годы спали глубоко внутри моего разбитого сердца. Так странно понимать и осознавать, что
