Весна безумия - Нелли Ускова
— А можно я пока не буду их пить? — умоляла я, вчерашний Феназепам меня ещё не до конца отпустил. — Просто с таблетками я не чувствую себя живой.
— А какой себя чувствуешь?
— Тормозом. Я и так торможу, а под ними будто замороженная что ли. Мне хорошо и спокойно, но я словно с закрытыми глазами живу.
— Давай так: я выпишу тебе рецепт, пока не пей, но пообещай, что сходишь к психологу, либо к нашему, либо к школьному.
— Зачем?! — удивилась я. — У меня и запроса-то нет. Всё хорошо у меня.
— Как тебе запрос: экологично переживать стресс? Я помню, твоей реакцией раньше был ступор, сейчас так же?
— Да, я по-прежнему впадаю в ступор, — вздохнула я и опустила глаза.
Михаил Захарович словно мысли читал. Он взял бланк для рецепта, заполнил его, поставил печать и протянул мне:
— Пусть будет у тебя. Весна близко, — и подмигнул. — И через месяцок где-то напиши обязательно, как самочувствие, и как сходила к психологу.
Когда я спустилась в холл, мама оставила мне Сонечку, а сама поднялась к Михаилу Захаровичу. Вернулась быстро, задумчивая и немного грустная, но мне ничего не рассказала. Может, отдать рецепт на седативные ей? Слишком уж она у меня тревожная.
Мне вдруг стало стыдно, что я вчера разревелась при маме и так перепугала её.
Как говорил Михаил Захарович: «Покажите мне хоть одного ребёнка со здоровой психикой, и я пожму руку его родителям». Именно его заслуга в том, что, выходя из больницы, принимая антидепрессанты, посещая психолога, я не чувствовала себя психом и не жила с ощущением, что со мной что-то не так. Михаил Захарович специально рассказывал нам всякие жуткие истории. Не для того, чтобы запугать, а для того, чтобы показать, как много детей со сломанной психикой, что травма может случиться с каждым, и что главное: мы в этом не виноваты.
А ведь прошло уже пять лет с тех пор, когда меня до смерти напугали...
Мне было двенадцать. Как раз весна. Март. Но холодный март, потому что лежал снег, и на голове ещё была шапка с заячьими ушами. Я тогда училась в шестом классе, шла со школы. А дом наш, построенный в виде буквы“П”, прямо посередине имел узкую пешеходную арку, через которую мне как раз было удобно подходить к подъезду, располагавшемуся справа.
Только вот в арке всегда было темно, даже в самый солнечный день. И когда я зашла туда, меня вдруг схватили двое парней. Я запомнила, как сильно от них воняло сигаретами и пивом, и сначала даже не поняла, что происходит. Они прижали меня к стене, расстегнули куртку. Но когда один полез руками в трусы, а другой шарил под блузкой, меня охватил какой-то звериный ужас, и я впала в ступор. Не шевелилась, не дышала, словно мёртвая. Они глумились, хохотали и обдавали меня запахом пива и горячим дыханием, сопели и толкались. Облапав всё моё тело, и не обнаружив признаков половозрелости, лишь разочарованно вытолкали растрёпанную и полураздетую из арки, крикнув напоследок:
«Сиськи отрастишь, мы тебя найдём!»
Как оказалась дома, я и не помнила. Но после этого случая со мной начали происходить странные вещи. Не было и речи, чтобы я могла теперь пройти сквозь арку. Я бы, наверное, не пошла сквозь неё даже под дулом пистолета. Стала обходить дом с другой стороны. И даже при взгляде на арку, не могла пошевелиться, дыхание перехватывало, а сердце замирало.
Затем появился сковывающий страх темноты. Я вскрикивала по ночам, металась по квартире и везде включала свет. Меня охватывал ужас в темноте. Стала спать только с ночником.
Я постоянно принюхивалась ко всему, везде мерещился запах пива и сигарет. Моё обоняние работало, наверное, на двести процентов, настолько остро я стала чувствовать запахи.
Со временем меня пугало всё больше и больше вещей: старшеклассники в школе, полутёмные коридоры. Затем я стала бояться контрольных, проверочных работ. Меня сковывал такой же звериный ужас, как и при виде арки. Бросало в пот, сбивалось дыхание, и сердце быстро-быстро билось, казалось, ещё секунда, и я задохнусь, умру.
За год моя тревога переросла в панические атаки, которые раз за разом становились всё сильнее. И я не понимала, что со мной происходит, это вселяло ещё большую тревогу.
В четырнадцать, когда моё тело повзрослело, стало настолько страшно, что я отказалась выходить из дома. Мне мерещились глумливые голоса тех парней в голове. Всё время казалось, что они прямо за спиной, они нашли меня. Я начала думать, что схожу с ума.
Родители отводили меня, как маленькую в гимназию, пока однажды я не стала падать в обмороки.
Так я и оказалась в психоневрологическом отделении детской больницы. Мне почему-то поставили диагноз Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР). Сначала меня лечили транквилизаторами, потом начались сеансы с психологом, и параллельно почти три года антидепрессантов. Потребовался, наверное, год, чтобы подобрать нужный препарат, но зато за это время я пришла в норму и полностью избавилась от панических атак. Потом постепенно снижала дозу лекарств, и в прошлом мае совсем ушла от антидепрессантов.
Я никому ничего не рассказывала, даже Инге. Мне было стыдно и страшно. И я чувствовала вину, ведь наверняка бы начались вопросы типа: «Почему ты не кричала? Почему не отбивалась?»
Сама задавала себе эти вопросы сотни раз и не находила ответа. Страх будто парализовал меня тогда, и я не сопротивлялась. Позже мой мозг выдал историю, за которую я уцепилась, как за спасательный круг. Верила в неё, будто это было правдой, и рассказывала всем, что в этой арке когда-то убили маленькую девочку, и поэтому я боялась там ходить. Хотя доля правды в выдуманной истории была, мне казалось, в этой арке, действительно, убили маленькую девочку внутри меня.
Сейчас я уже подкована в теории, перечитала после больницы кучу информации про панические атаки (ПА) и про ПТСР. В то время как раз и осознала, что ПА меня не убьёт, а когда знаешь врага в лицо, его легче победить.
Целый год после больницы ходила к психологу, мы разобрали мою тревогу на атомы. Меня заставляли её рисовать, лепить, писать тревоге письма. Я помню, рисовала большого чёрного паука. Хоть пауков я не боялась, но моя тревога выглядела именно так. Паук всегда напрыгивал на меня и начинал заматывать в паутину. Каждый раз я задыхалась и мысленно готовилась к смерти. Но когда нарисовала его, вылепила, честно спросила, от чего паук хочет меня уберечь,
