Старше - Дженнифер Хартманн
Покончив с одиноким ужином, я переоделась в пижаму с изображением снеговика и пошла повесить пальто, которое бросила на пол. Я сунула руку в один из карманов, чтобы достать мелочь, а затем спрятать ее в прикроватную тумбочку.
И когда я посмотрела вниз, то застыла.
Я посмотрела еще раз.
Мое сердце сжалось, а пульс участился, когда я увидела лишние деньги вперемешку со смятыми долларовыми купюрами и монетами. Меня охватили шок и благоговение.
Не может быть.
Той ночью я забралась в постель с сильной болью в груди, и слезы благодарности заливали мои щеки.
Когда наступило рождественское утро, я обнаружила, что все еще сжимаю в руках стодолларовую купюру, которую Рид засунул мне в карман. Драгоценный подарок, который я никогда не забуду.
Это был единственный подарок, который я получила в то Рождество.
ГЛАВА 4
Январь 1996 года
— Ты лгунья. — Слюна стекала с подбородка отца, когда он возвышался надо мной, а его глаза светились угрозой. Они были темно-карими, но из-за того, что зрачки расширились и поглотили радужку, казались черными. — Может, я и вырастил шлюху, но я отказываюсь растить лгунью. С кем ты была?
Я тянула вниз свой топик, одновременно пытаясь прикрыть засос волосами.
— Ни с кем, — соврала я. — Я допоздна работала в приюте.
Последняя часть была правдой.
Я допоздна работала в приюте и целовалась с Джесси, работником питомника, в женском туалете. Он был на десять лет старше меня и очень агрессивно целовался. Если бы я закрыла глаза и отключилась, то почти могла представить, что его губы принадлежат определенному отцу-одиночке лет тридцати пяти, от которого пахнет листьями плюща и сандаловым деревом.
— От тебя пахнет дешевым одеколоном. Ты путалась с каким-то парнем, — прорычал отец прямо мне в лицо. — Скажи мне правду.
Я не вздрогнула, не моргнула, встретившись взглядом с моим отвратительным донором спермы, у которого хватило наглости привести меня в мир, столь безжалостный и опустошающий душу.
Я оцепенела.
Оцепенела от невозможности сопротивляться бесконечному насилию. Мне хотелось убежать, исчезнуть, спрыгнуть с проклятого моста и позволить воде поглотить меня.
Все было бы гуманнее, чем он.
Скрестив руки на груди, я склонила голову набок и пристально посмотрела на него.
— Это правда, папа.
Его дикие глаза расширились от моей наглости.
А потом он обрушился на меня с силой урагана. От удара я отлетела назад и врезалась в стену. Боль пронзила мое тело, как обжигающее напоминание о хаосе, в который превратилась моя жизнь. Напоминание о том, что я не так уж и мертва внутри, как мне казалось.
Я пыталась устоять, глядя на него сквозь пелену слез. Его гнев надвигался, как буря, непредсказуемая и разрушительная. Комната казалась тесной, удушливой, а запах алкоголя от его дыхания висел в воздухе горьким послевкусием.
Меня наказывали за поцелуй.
За мгновение теплоты — то, чего я ни разу не получала от отца и не чувствовала от матери уже много лет.
— Ты считаешь, что лгать мне — это приемлемо?
— Ничего из этого неприемлемо, — сумела произнести я дрожащим, но решительным голосом. Правда была моим единственным союзником.
Он нахмурился, ища во мне признаки слабости, но в каждом моем слове сквозил вызов.
— Тебе нравится играть со мной? — Он усмехнулся. — Ты — отвратительный позор, как и твоя мать.
— Может, и так. — Я почувствовала металлический привкус крови на языке. — Ты вырастил меня на диете из побоев и жестокости. Если я и похожа на нее, то только потому, что это единственный пример, который у меня был. Поздравляю.
Его кулаки сжались, а лицо исказилось от гнева и разочарования. Он был муссоном, а я — несчастной душой, оказавшейся на пути. Раздутый пивной живот вздымался от силы его гнева, а мышцы напряглись под белой майкой без рукавов, испачканной жиром.
А потом, в новом приступе ярости, он снова занес руку.
Я должна была быть готова к этому.
Но никто и никогда не в состоянии подготовиться к своему уничтожению. В человеческих существах заложено стремление к победе и развитию, несмотря ни на что.
Отец дернул меня вперед за переднюю часть топа, а затем ударил тыльной стороной ладони с такой силой, что мои ноги оторвались от пола, и я отлетела назад, прямо на стеклянный кофейный столик.
Я закричала.
Я взвыла от острой боли ломающихся костей.
Мою кожу пронзили осколки, рука приняла на себя основную тяжесть падения. Мне хотелось убежать, найти дерево, свернуться калачиком под ним и умереть, как старому псу, наслаждающемуся своим последним вздохом. Но когда я покатилась по разбитому стеклу, умоляя ноги обрести равновесие, я знала, что у меня есть безопасное место, куда я могу уйти. Последний шанс вырваться из этого пепла, которым я постоянно задыхалась.
Скрежеща зубами от боли, я, пошатываясь, поднялась на ноги и прерывисто вдохнула. Внутри меня крепла решимость. Я не могла допустить, чтобы это стало моим концом.
Собрав остатки сил, я направилась к тусклому свету входной двери, мое избитое тело жаждало единственного дома, в котором можно найти убежище.
— Куда ты идешь? — кричал отец, преследуя меня. — Вернись!
Я побежала.
Распахнула дверь и выскользнула в снежный январский вечер, прижимая к себе сломанную руку и разбитое сердце. Свет фонарей вел меня вперед. Заманчивый соблазн безопасности и тепла управлял моими неуверенными шагами. Последние крики отца подтолкнули меня пройти оставшийся путь к тротуару, и я не оглянулась. Он не последовал за мной, потому что ему было все равно.
И за это я была ему бесконечно благодарна.
Спустя несколько минут я, дрожащая и избитая, оказалась на пороге дома Тары, слезы превратились в хрупкий лед на моих скулах.
Я позвонила в их дверь.
Божья коровка залаяла.
Я рухнула в тот момент, когда дверь распахнулась, и на пороге появилась моя пораженная и задохнувшаяся от ужаса лучшая подруга.
— Мама! — крикнула Тара через плечо, распахивая дверь и обхватывая меня руками. — Боже, что, черт возьми, произошло?
Я прижимала к себе сломанную руку, кровь заливала мне глаза.
— Он… ударил меня…
— Черт, Галс. — Тара выглядела шокированной.
Пока я рыдала, уткнувшись в ее пушистый голубой свитер, ткань пропитывали мои слезы и кровь. Я чувствовала себя ужасно. Тара и ее мама этого не заслуживали. Им не нужно было, чтобы я и моя жестокая семейная жизнь легли дополнительным грузом на их плечи.
А теперь еще
