Три дня я буду с тобой - Диана Лазари
Но почему-то не отталкиваю. Так и стою, слушая, как колотится ее сердце рядом с моим. И сам не замечаю, как обнимаю ее в ответ. Неловко так, одной рукой, но крепко.
Маша вдруг отстраняется, и я невольно тянусь за ней. Но она лишь грустно улыбается и качает головой:
— Я пойду, пожалуй. Скоро врачи приедут, тебе надо побыть с мамой. А я… Ну, в общем, если что — зови. Я буду у себя.
И выскальзывает за дверь, оставляя меня наедине с непрошеными мыслями и чувствами.
Черт. Черт, черт, черт. Ну почему все так сложно-то, а? Почему нельзя взять и влюбиться по-человечески, без всей этой мишуры? Почему я все время делаю больно тем, кто этого не заслуживает?
За окном взвывает сирена, и в комнату влетают люди в белых халатах. Оттесняют меня в сторону, принимаются колдовать над мамой. Мерят давление, щупают пульс, светят в глаза фонариком.
А я стою и думаю лишь об одном.
Правильно ли я поступил, ввязавшись во все это?
И сколько еще я буду причинять Маше боль — своими словами, поступками, всем своим дурацким притворством?
Боюсь, ответы мне совсем не понравятся.
Но кажется, впервые в жизни…
Я хочу хоть что-то исправить.
14
Закрыв за собой дверь, я прислоняюсь к ней спиной и медленно сползаю на пол. В ушах все еще звенит от резкого окрика Максима, сердце колотится где-то в горле. Обида и стыд душат, мешая дышать. И почему, почему его слова так задели? Ведь я же понимаю — он напуган, взволнован, вот и сорвался. С кем не бывает, тем более в такой ситуации. Но почему же так больно?
Я со злостью утираю слезы. Что это со мной такое? Когда успела стать такой чувствительной? Мне ли обижаться на чужое хамство — в жизни и не такое видала. Официанткой в кафешках работала, в общаге жила — уж там всякого наслушалась, и ничего. А тут надо же — разнюнилась как сопливая школьница. Тоже мне, барышня на выданье выискалась!
Так, стоп. Я решительно встряхиваю головой. Размечталась, дурочка деревенская. Не было печали — влюбилась в первого встречного мажора. Ой, да кого я обманываю — не влюбилась. Просто… увлеклась самую малость. С кем не бывает, когда тебя в красивую сказку окунают с головой? Любая бы растаяла, спасовала.
Но это же не всерьез. Ну что у нас с Максимом может быть общего? Он богатый избалованный сынок, я — голь перекатная. Нас и в одном предложении смешно упоминать, не то что вместе представлять. Так, поиграли и будет. У каждого своя жизнь, свои заботы.
Тогда почему же от этих мыслей так погано на душе? Словно теряю что-то очень важное, дорогое…
Я с силой прикусываю губу. Соберись, тряпка! Нашла время раскисать. У них там Елене Сергеевне плохо, Максим места себе не находит — а ты сидишь и жалеешь себя, лужи разводишь. А ну встала и пошла! Пусть Максим тебя и послал — а ты назло ему будь умницей. Помоги, подбодри, в конце концов просто побудь рядом. Не как навязчивая утешальница, а как друг. Как… семья.
Семья. Какое странное слово. Никогда не думала, что буду применять его к малознакомым, по сути, людям. Но ведь правда — стали они мне почти родными за эти дни. И Елена Сергеевна с ее добротой и желанием опекать, и Максим…
Так, все. Отставить сопли. Я сердито смахиваю слезы и решительно поднимаюсь на ноги. Вперед, Золушка, твой принц тебя заждался. Пусть и орал, как ненормальный — прощаем, так и быть.
Когда я снова захожу в комнату Елены Сергеевны, там уже вовсю хлопочут врачи. Максим маячит возле кровати, держа маму за руку, и лицо у него бледное, осунувшееся. Сердце сжимается от жалости. Каково ему сейчас, бедолаге?
Я осторожно придвигаюсь ближе, стараясь не мешать медикам. Встаю у изголовья, ободряюще улыбаюсь Елене Сергеевне:
— Ну что вы, голубушка моя. Все хорошо будет, вот увидите. Вы у нас сильная, боевая. Справитесь.
Она благодарно жмет мою ладонь и смотрит на Максима:
— Надо же, как переполошились все. Я же говорю — ничего страшного, пустяки. Старость не радость, милые мои. Но я еще повоюю!
Врачи тем временем заканчивают осмотр, о чем-то вполголоса переговариваются. Наконец, один из них подходит к нам с Максимом:
— Состояние стабильное, ничего угрожающего. Скорее всего обычный приступ аритмии на фоне стресса и возрастных изменений. Оставим кое-какие препараты, плюс рекомендую соблюдать щадящий режим пару дней. И конечно, диспансерное наблюдение у кардиолога. Справитесь?
Максим облегченно кивает, я тоже бормочу что-то утвердительное. Внутри будто узел развязывается — слава богу, обошлось! Страшно представить, если бы что-то серьезное… Нет уж, даже думать не хочу.
Когда врачи уходят, Елена Сергеевна устало прикрывает глаза:
— Спасибо вам, дети мои. Что б я без вас делала? Прости, что напугала. Видать, и впрямь переутомилась нынче. Вы не посидите со мной часок? Что-то сон одолевает…
— Конечно, мам, — Максим гладит ее по руке. — Отдыхай, мы никуда не уйдем.
Я молча киваю. А сама думаю — какой, оказывается, ранимый и трепетный наш Максимка. Это ж надо, как переживал! И еще на меня огрызался, придурок. Хотя… может это как раз от большой любви? Психология, понимаешь…
В следующий момент Елена Сергеевна засыпает, а мы с Максимом синхронно выдыхаем и переглядываемся. В его взгляде мелькает что-то непонятное. Вина? Смущение? Да ну, быть не может. Или?..
— Маш, слушай… — начинает он срывающимся шепотом. — Ты это… Прости меня, а? Ну что я как кретин себя вел. Понимаю, сам не свой был. Просто когда мама… В общем, накрыло меня. А ты тут как тут со своей помощью и поддержкой. Ну я и взбесился…
У меня округляются глаза. Нет, вы это слышали? Максим Воронцов, местный мачо и альфа-самец, извиняется! Да не просто дежурно, а прям от души. Проникновенно так, с чувством.
Фраза "взбесился" конечно несколько смазывает впечатление, но сойдет для сельской местности. Или какой он там…
— Ладно уж, — бурчу я, пряча глаза. — Проехали. С кем не бывает. Я все понимаю.
— Нет, погоди! — он вдруг хватает меня за руку, несильно сжимая пальцы. — Я правда хочу загладить вину. Слушай, мама вроде задремала… Может, прогуляемся по саду? Там такой воздух сейчас, м-м-м… И пруд с лилиями, ты видела? Короче, я в своих инста-дневниках полный
