(не)жена для бандита (СИ) - Колесникова Вероника

— Амир, вызови мне такси, пожалуйста, мой телефон остался в машине скорой помощи…Ну или ладно, пешком дойду. Вроде бы тут не далеко от города… — встаю по правую руку от него, и понимаю, что на каблуках мне с ним было проще разговаривать. Теперь, став значительно ниже ростом, едва-едва достигая его плеча, да еще и в мужском пиджаке, который мне не принадлежит, я выгляжу нищенкой, жалкой побирушкой рядом с миллионером, случайно забредшим в гетто.

— Я никому ничего не скажу, честное слово, — говорю сбивчиво и торопливо, а сама лихорадочно подыскиваю слова, которыми смогу убедить его в том, что полиция — точно последнее место, где я окажусь, выбравшись на волю. — Мне и незачем это делать. Ты можешь проверить потом. Да и кто мне поверит?

Деланно хмыкаю, а сама вся дрожу внутри. Однако на мужчину мои слова не производят никакого впечатления. Он будто выкован из холодного гранита, шагает ровно и твердо, даже не скосив глаза на секунду, чтобы обратить на меня свое величественное внимание.

— Если нужно, я и из города уеду, никогда не вернусь сюда, никто и не вспомнит про меня, сам увидишь!

Он доходит до дома и открывает дверь. А я же спешу следом.

Почти у входа лежит мелкий гравий, и босиком идти по нему очень неудобно. Острые камешки почти режут ноги, впиваются в ступни, и я ойкаю, айкаю, подпрыгиваю, будто бы сало на горячей сковороде. Мужчина оборачивается, закатывает глаза и в один плавный шаг оказывается рядом. Ничего не говоря, подхватывает меня на руки, легко закинув мою руку себе на плечо, подхватывает подмышками и под коленями, удобно прижав к своей груди. Мое дыхание замирает на губах, как и слова — ничего не могу вымолвить.

Доходит до дома, плечом наваливается на приоткрытую дверь, чтобы она распахнулась, уверенно идет вперед, в большую комнату, не произнося ни слова, и опускает меня на диван. Тут же отходит на несколько шагов назад, к окну и встает ко мне спиной, ероша волосы в задумчивости.

Я прижимаю колени к груди и прижимаю их к себе руками, не вставая с дивана.

— Вы убиваете свидетелей, да? — тихо спрашиваю у его темной спины на фоне сумрачного окна.

— А Олега? За что Олега?.. — он вздрагивает от упоминания его имени и тяжело втягивает воздух в себя.

— Он что-то натворил? Вы его точно не отпустите?

— Можешь не волноваться за своего жениха, судьба его решена. Он кое-что взял у меня, воспользовался доверием. И должен ответить за это, — его голос звучит хрипло и строго в опускающихся сумерках. Мне боязно спрашивать о том, что же будет дальше со мной, с ним, потому что предполагаю, каким будет ответ…

— Ты давно с ним знакома?

Опускаю голову и говорю, глядя в пол:

— Мы встречались три месяца, я сама предложила ему пожениться…Не знаю зачем, но он согласился, и прямо в день свадьбы изменил мне с лучшей подругой.

Амир хмыкает и поворачивается ко мне лицом. Напротив окна, в темноте, невозможно разглядеть выражение его лица — просто черная громада, статуя со сложенными на груди руками. Но я чувствую, что он буквально сканирует своим рентгеновским зрением мое тело, ловит малейшие оттенки эмоций на лице, жадно внимает каждому слову.

— Такая ирония, все как дешевых любовных романах в сети, похожих друг на друга… — я вздыхаю. — Свадьба не состоялась, я взяла диплом и уехала сюда, в Энск, потому что тут была квартира, оставшаяся еще от бабушки. Поступила на работу в клинику…А тут ты…

— А отец? — я удивленно вскидываю на него глаза, и тут же ухмыляюсь своей наивности: конечно, он уже все узнал, все прочел в моем личном деле.

— Сказал возвращать деньги, вложенную в свадьбу…Вот и все… — мы никогда не были с ним близки, я все понимала: он — бывший военный, какие уж тут сантименты, но это его решение прозвучало ударом последнего гвоздя в крышку моего гроба…

— С Олегом ты больше не общалась?

Я вскидываю брови.

— Не виделась, он тебе ничего не передавал, не говорил?

— О чем ты? — восклицаю я. И вдруг добавляю постыдную правду, которой Олег буквально оборвал все во мне: — Я не интересую его ни как человек, ни как женщина. Он сам так сказал.

Амир фыркает. Берет телефон, что-то набирает на нем, и я смотрю на его лицо, подсвеченное монитором телефона.

— Я ответила на все твои вопросы. Ответишь на мои?

— Нет, сначала — ужин.

15

Амир отталкивается от подоконника, легко и неслышно шагает в сторону другой комнаты, хлопает в ладони, от чего там включается свет, и из темноты тут же выныривает, как сокровищница внутри горы, огромное пространство современной кухни.

Замешкавшись на секунду, понимаю, что сидеть одной в темной комнате — глупо, и следую за ним. Остановившись в огромном полукруглом проеме, отделяющем комнаты, слежу за ним, переминаясь босыми ногами на прохладном полу.

Он достает из пакета на столе с логотипом известного городского ресторана контейнеры и выставляет их на стол. Отодвигает ящик, вынимает приборы: вилки, ножи, ложки. Подумав секунду — другую, хмыкнув каким-то своим мыслям, внимательно смотрит на меня одно мгновение, во время которого у меня заметно учащается пульс, и убирает ножи обратно в ящик. Пожимаю плечами, будто соглашаюсь с его решением не доверять мне наличие предмета, которое может стать холодным оружием в умелых руках.

Амир делает знак головой присесть за стол, перед разложенным ужином, и я сначала думаю о том, чтобы отказаться, бросаю тоскливый взгляд на дверь, но понимаю, что лучше подчиниться.

Первый кусок буквально не лезет в горло — от усталости, неопределенности, примерзшего к стенкам глотки страха, еда — это последнее, о чем хочется думать. Но спустя минуту уже уплетаю ужин за обе щеки — еще бы, целый день существовала в черт знает каких условиях!

Несмотря на всю нелепость нашего совместного ужина, неловкости нет. Амир, прямой, спокойный, уверенный, медленно отрезает кусок запеченной грудинки, кладет ее в рот и не торопясь жует, отпивает воды из хрустального бокала. Я не слежу, нет. Просто чувствую его сейчас лучше, когда мы одни, в этом пустом огромном богатом доме.

Когда на тарелке ничего не остается, а в животе появляется приятное чувство сытости, наваливается невероятная усталость, даже веки становятся тяжелее, чем пудовые гири.

Опираюсь рукой на подбородок, смотрю в упор на Амира.

— Ты отпустишь Олега? — спрашиваю медленно и тихо.

Он в ответ качает отрицательно головой.

— Меня?

Жест повторяется.

— Я ничего плохого тебе не сделала, — вздыхаю, а сама смотрю в потолок, на светильники натяжного потолка, чтобы слезы не начали литься потоком, влекомые земным притяжением. — И не сделаю. В конце концов, я тебе жизнь спасла! В тот день, когда ты пришел ко мне с ножевым ранением на спине…

Он кивает. Сглатывает.

— Спасибо, — звучит хриплое, тяжелое, будто камень ударяется об пол.

— Мы можем договориться? — перевожу на него взгляд и замираю от пристального, темного, буквально выворачивающего наизнанку, внимания. Оно скользит по мне призрачным эфиром, откладывается в порах кожи, выбившихся из хвоста волосах, замирает на обнажившемся запястье, окутывает губы, уголки глаз…

— Завтра… — говорит он, словно проваливаясь в какие-то свои мрачные тревожные мысли, в которых не место таким, как я. Его демоны отбивают там-тамами загадочный ритм, поджигают костры, и они разгораются, пытаясь вырваться наружу из заточения в расширенных зрачках, а после — пускают ток по венам, и от того сама фигура Амира становится тяжелее, грузнее, больше и больше, он будто бы вбирает в себя все краски, все тени, как настоящий Люцифер, не знающий ни жалости, ни тоски.

— Завтра… — повторяю я за ним сухими губами и, словно сомнамбула, наблюдаю за тем, как он медленно словно перетекает со своего места напротив меня, преодолевает пространство между нами, оказывается рядом. Совсем не протестую, когда он склоняется, с шумом втягивает воздух сквозь зубы, и, не спрашивая разрешения, берет меня на руки.