Дженнифер Смит - Статистическая вероятность любви с первого взгляда
Оливер взял в руки потрепанный томик «Нашего общего друга». Бережно, прямо‑таки с почтением, начал перелистывать страницы.
— Люблю Диккенса.
— Я тоже, — откликнулась Хедли. — Но этот роман я не читала.
— Прочитай, — посоветовал Оливер. — Один из лучших.
— Да, говорят…
— Кто‑то его точно читал. Смотри, сколько загнутых страничек.
— Это папина книга, — нахмурилась Хедли. — Он мне ее дал.
Оливер, взглянув на девушку, закрыл книгу.
— И что?
— Вот, везу в Лондон, надо вернуть.
— Не прочитав?
— Не прочитав.
— Чувствую, тут что‑то непросто.
Хедли кивнула:
— Правильно чувствуешь.
…Папа дал Хедли «Нашего общего друга» во время той лыжной поездки, после которой они больше не виделись. Уже в аэропорту, по дороге домой, он вдруг вытащил из сумки толстый черный том с пожелтевшими страницами и загнутыми кое‑где уголками — словно из пазла выпали кусочки.
— Я подумал, тебе должно понравиться, — сказал папа.
В его улыбке проглядывало отчаяние. С тех пор как Хедли подслушала его разговор с Шарлоттой и все детали наконец‑то сложились в общую картину, она с ним почти не разговаривала. Она дождаться не могла, когда вернется домой, чтобы свернуться клубочком на диване, уткнуться головой в мамины колени и выплакать все слезы, которые она так долго сдерживала. Плакать, плакать и плакать, пока не останется больше поводов для слез!
А тут папа со своей непривычной бородой, в новом твидовом пиджаке, и сердце его где‑то там, за океаном, а рука уже дрожит от тяжести книги, которую он держит на весу.
— Не бойся, это не стихи, — робко улыбаясь, сказал папа.
Хедли в конце концов взяла книгу. Посмотрела на обложку. Никаких рисунков, только заголовок на черном фоне: «Диккенс. “Наш общий друг”».
Папин голос чуть заметно срывался:
— Я стараюсь не донимать тебя советами, что читать, но некоторые книги слишком хороши. Жаль было бы их потерять среди всего этого.
И он сделал неопределенный жест.
— Спасибо.
Хедли крепко прижимала книгу к груди, обнимала ее изо всех сил, — чтобы удержаться и не обнять папу. До чего же несправедливо, что у них только это и осталось — эта натужная встреча, это ужасное молчание! А все он виноват! И все‑таки ее злость на него — худшая разновидность любви, тоска и мука, терзающие сердце. Хедли никак не могла избавиться от ощущения, что оба они — два кусочка из разных головоломок, и ничто в мире уже не заставит их соединиться вновь.
— Приезжай в гости, ладно?
Папа сделал движение — обняться, и Хедли кивнула, утыкаясь ему головой в грудь, и только потом начала пятиться назад. Она знает: не приедет. Даже если бы она согласилась, на что надеются папа и мама, как чисто технически это осуществить? Проводить Рождество в Англии, а Пасху — в Америке? Видеться с папой пару раз на праздники да недельку в летние каникулы? Ловить обрывки его новой жизни, где ей, Хедли, нет места? При этом упуская драгоценные мгновения маминой жизни? А мама чем провинилась, чтобы ей оставаться совсем одной на Рождество?
Это не жизнь, считала Хедли. Если бы время было растяжимым или можно было находиться в двух местах одновременно… А еще лучше — если бы папа просто вернулся домой. Для Хедли не было компромисса: все или ничего. Нелогично, неразумно, хотя в глубине души она понимала, что ничего — это слишком тяжело, а все — невозможно.
Вернувшись домой, она засунула книгу в дальний угол книжной полки. Потом опять вытащила, спрятала под стопку других книг на письменном столе, потом перепрятала на подоконник. Толстый том скакал по всей комнате, словно камешек по воде, и, в конце концов, упокоился на дне платяного шкафа, где и пребывал до сегодняшнего утра…
И вот теперь Оливер его листает, перебирая страницы, которых никто не касался уже много месяцев.
— Это его свадьба. Папина, — тихо произнесла Хедли.
Оливер кивнул:
— А‑а…
— Угу…
— Как я предполагаю, книга — не свадебный подарок.
— Нет, — быстро ответила Хедли. — Скорее символ. Или, может быть, протест.
— Протест посредством Диккенса. Любопытно.
— Вроде того.
Он все еще переворачивал страницы, время от времени останавливаясь и проглядывая несколько строк.
— А не передумаешь?
— Захочу — возьму в библиотеке.
— Я не об этом.
— Я понимаю.
Одна из промелькнувших страниц внезапно зацепила взгляд Хедли, и она перехватила руку Оливера:
— Стой, подожди!
Он выпустил книгу, и Хедли опять переложила ее к себе на колени. Хмурясь, она перелистнула страницы.
— Кажется, там что‑то…
При виде подчеркнутой фразы дыхание у нее остановилось. Линия неровная, чернила выцвели. Просто подчеркнуто — никаких пояснений на полях, и угол странички не загнут. Одна‑единственная строка, спрятанная в глубине книги и отмеченная бледным чернильным росчерком.
После всего что было, всего сказанного отцу и так и не сказанного, несмотря на твердое намерение вернуть книгу (вот как надо, а не подчеркивать строчки в древнем романе!), все же сердце у Хедли затрепыхалось от мысли, что она все это время не замечала чего‑то, быть может, очень важного. И вот оно перед ней — черным по белому.
Оливер вопросительно посмотрел на нее, и Хедли вполголоса зачитала, проведя пальцем по чернильной линии, которую, скорее всего, оставил ее отец:
— «Что лучше — иметь и потерять что‑нибудь дорогое или никогда его не иметь?»
Их взгляды встретились на самое краткое мгновение, и тут же оба отвели глаза. На экране резвятся утки, брызгаясь в лужах, они счастливы в своем дружном семействе… Хедли, опустив голову, заново перечитала фразу, на этот раз про себя, а потом захлопнула книгу и убрала ее в сумку.
6
0:43
по Североамериканскому восточному времени
5:43
по Гринвичу
ХЕДЛИ СПАЛА. Точнее, дремала. Ей даже что‑то снилось. Там, в дальнем уголке сознания, пока ее усталое тело обмякло в кресле, она летит в другом самолете, в том самом, на который опоздала. Рядом с ней — пожилой пассажир. Он чихает и хмыкает, раздувая усы, и не произносит ни слова за весь перелет через Атлантику, а Хедли все сильнее нервничает и прижимает ладонь к стеклу, а за стеклом — ничего, совсем ничего…
Она резко проснулась и, открыв глаза, увидела — близко‑близко! — лицо Оливера. Он с загадочным видом молча смотрел на нее. Хедли в испуге схватилась за сердце, и тут до нее дошло: ее голова лежит у Оливера на плече!
— Извини, — пробормотала она, отодвигаясь.
