Ева Модиньяни - Нарциссы для Анны
Прекрасное лицо Сильвии вспыхнуло от гнева.
— То, что ты со мной сделал, отвратительно! — воскликнула она, бросаясь к своей одежде, которую пыталась лихорадочно надеть на себя. — Ты хотел унизить меня!
— Нет, — сказал он, — просто я передумал.
— Да ты просто уже неспособен на это, — прошипела она свистящим голосом, стремясь посильнее уязвить его.
— Если это тебя утешит, то ради бога, — примирительно сказал он. — Но правда в другом. Много лет назад в солдатском борделе я имел первое и единственное в своей жизни сношение с проституткой. Я ничего не имею против них. Тогда я познакомился с одной, которая по-своему была со мной нежна. Сегодня я познакомился с другой, гораздо более шикарной. Но дело в том, что меня не тянет к проституткам.
— Ты мне омерзителен! — выкрикнула она.
— Это твое право. Ты можешь воспринимать меня как угодно. — Он повернулся к ней спиной и достал сигарету из своего старинного портсигара.
— Я опубликую эти письма, даже если это будет стоить мне жизни, — поклялась она, пытаясь привести в порядок свое платье. — Судя по тому, как ты вел себя сегодня, неудивительно, что твоя маленькая Анна — дочь другого мужчины.
— Есть вещи, графиня Валли, — сказал он, спокойно улыбаясь, — которые отец должен доказывать только себе самому. — Он снова принял официальный тон. — Я знаю то, что должен знать, и не боюсь скандальных разоблачений. У меня нет к вам вражды. Скажу больше: ваша решимость восхитительна. Но я не переношу шантажа. Я и в самом деле ненавижу эти письма. Но по другим причинам, отличным от тех, о которых вы думаете. — Внезапно он почувствовал себя старым и усталым. Таким его делали те темные годы сомнений и разрыва с Марией. — Вы не опубликуете эти письма, потому что, когда вы выйдете из этой двери, у вас не будет никакой власти над прессой — ваши газеты не будут больше вашими. — Он решил это мгновенно, в несколько секунд. Он подошел, чтобы попрощаться с женщиной: спокойный и безмятежный, точно после обычной деловой встречи.
— Вы хотите запугать меня? — спросила она дрожащим голосом.
— Нет, графиня Валли, — медленно ответил Чезаре. — Я читаю ваше настоящее и будущее. Прошлое мне известно, а будущее зависит от меня. Мы с вами больше никогда не увидимся. Вы свободны колесить по свету. И будете получать, сколько необходимо, чтобы продолжать вашу блестящую жизнь. Но в Милан вы вернетесь только тогда, когда я умру. И только с разрешения Анны.
— Если вы хотите получить эти письма, — пробормотала она, осознав ситуацию, — я верну их вам. — Как могла она недооценить власть и могущество этого человека, для которого нет ничего невозможного? Как могла совершить такую роковую ошибку?
— Нет, — ответил он. — Эти письма не имеют никакой ценности. Они ничего не доказывают. Но если бы и доказывали что-то, все равно не найдется никого, кто бы опубликовал их.
— А газеты моего отца?
— Эти газеты принадлежали вашему отцу. Завтра они будут принадлежать одной финансовой корпорации, которая субсидировала его. Читайте завтрашнюю прессу, синьора, и вы найдете там новости для себя.
Все было кончено. Оружие, приготовленное против Чезаре Больдрани, обернулось против нее самой. И было слишком поздно пытаться исправить содеянное. Она согрешила и должна была поплатиться за него. За грех самонадеянности и гордыни. Как Люцифер. И ее адом стало пожизненное изгнание.
А год спустя Анна Больдрани стала графиней Валли ди Таверненго.
АННА. 1980
1
После ночи, полной кошмаров, которые не оставляли ее до самого утра, Анна проснулась измученной и разбитой. При неярком свете, пробивавшемся сквозь зашторенные окна, она взглянула на отцовские часы с эмалевым циферблатом: стрелки показывали восемь. Нажала на расположенную рядом с кроватью кнопку звонка — дверь тотчас отворилась, и вошла Аузония с подносом в руках, заботливая и приветливая, как всегда. Казалось, она, как верная собака, ждала у двери, когда хозяйка проснется.
— Доброе утро, девочка, — ласково сказала она, отвечая на приветствие Анны, которая еще нежилась в постели, радуясь тому, что ночные кошмары позади.
— Как погода? — спросила Анна.
— Ясная и морозная, — отвечала она. — Выпал снег, но на небе ни облачка.
Привычные запахи первого завтрака: запах меда и молока, горьковатый аромат кофе и аппетитное благоухание горячего, хорошо поджаренного хлеба. Когда Аузония поставила поднос на ночной столик, тонко зазвенели серебро и фарфор. Эти признаки довольства и домашнего уюта окончательно успокоили Анну — она с удовольствием втянула в себя аромат свежесваренного кофе, предвкушая первый глоток.
Аузония подошла к балконной двери и настежь распахнула обе створки ее, впустив волну свежего воздуха. Порыв воздуха освежил комнату, а отблеск солнца на снегу ярко осветил ее. Анна прикрыла глаза, защищаясь от света, и натянула одеяло до самого подбородка. В такие мгновения она вновь ощущала себя маленькой девочкой, которую Аузония вот так же будила по утрам много лет назад.
Та уже прикрыла створки двери и пошла в ванную.
Она знала наизусть все привычки «своей дорогой девочки», хоть та и не бывала в Караваджо так часто, как Аузонии хотелось бы. Налила в стакан настой мальвы для полоскания горла, пустила горячую воду в ванну, бросила туда пригоршню рисового крахмала, аккуратно повесила на вешалку купальный халат, а рядом на коврике положила мягкие домашние тапочки.
Кроме ароматов и нежного вкуса, были еще и умиротворяющие краски первого завтрака: перламутровый блеск и прозрачность фарфора, топазовая матовость мармелада, изысканное мерцание серебра. Наслаждаясь всем этим, Анна старалась вытеснить черные ночные кошмары из памяти, хотя и знала, что рано или поздно они вернутся.
Она встала, подошла к балкону и выглянула на улицу. Курт и Герман, ее телохранители, бегали в спортивных костюмах по парку, сопровождаемые свирепыми доберманами, которые вели себя с ними как послушные ангелочки. Как настоящие профессионалы, оба немца поддерживали свою форму тренировками каждый день: бег, стрельба, гимнастика, карате — они отрабатывали то огромное жалованье, которое Арриго им платил.
«Арриго», — с нежностью подумала она. Чем он был для нее? Заботливым и чутким мужем, внимательным к каждому ее желанию. А еще? Отблеск солнца на снежной белизне за окном коснулся ее глаз, и от этой вспышки возникла в памяти взлетная полоса Эспарго, выжженная солнцем и ветром Атлантики. Она снова увидела это море травы на острове Сале, возникшей под дождем за одну только ночь, вспомнила себя и его, молодых и счастливых, на этой зеленой равнине. Ее остров, ее Момпрачем… Любовь, мечты о счастье… Как сладко было сказать друг другу: «Я люблю тебя…» Где прежняя страсть, где слова, в которые влюбленные так верят?.. Прошли годы, появились на свет дети, новые самолеты совершали посадку на острове Сале; люди полетели в космос, потом на Луну; сначала Джона Кеннеди избрали президентом, потом убили его; были экономическое чудо и экономический спад, возникли нефтяные кризисы и терроризм. Умерла мать, а вслед за ней и отец, и что-то надломилось в душе, как будто и сама она начала умирать. Или просто стареть, но мысль об этом уже застряла в уме, словно гвоздь. Мысль эта пугала, приводила в отчаяние, временами она тосковала по прежней остроте чувств, по слезам и восторгам любви.
