Ева Модиньяни - Нарциссы для Анны

— Значит, я должна буду потерять свое имя? — спросила она подавленно.

— Но не свою роль в обществе, — сказал он в утешение. — Театральные ложи и светские гостиные сияют, когда вы в них появляетесь. И кроме того, — добавил он, растягивая слова и понизив голос, — вы можете рассчитывать на мое покровительство. — И опять улыбнулся ей.

Но Сильвия не ответила на его улыбку. Ее губы сжались, изящный носик задрожал, а взгляд сделался неподвижным, как у куклы.

— Значит, мы с вами не поняли друг друга. Я думала, что вы… Думала, что вы на моей стороне. — Ее голос стал пронзительным и неприязненным.

— Поговорим начистоту, дорогая, — начал Чезаре, неожиданно перейдя на «ты» и отбросив все условности. — Я был на твоей стороне. Был, несмотря на то, что тебе до своего мужа никакого дела, собственно, нет. Был, поскольку не хотел, чтобы моя дочь вышла за разведенного. Был, невзирая на сплетни, которые ты распускала на наш счет. Был, хоть и знал, что ты делала в спальнях, на яхтах и на виллах твоих многочисленных друзей. Я был на твоей стороне, потому что у меня есть свои принципы.

Яркий румянец вспыхнул на матово-бледном лице Сильвии.

— Никто никогда еще так меня не оскорблял! — воскликнула она, закрыв лицо руками.

— И вот нашелся кто-то, кто это сделал, — спокойно произнес Чезаре.

— Но я не собираюсь уступать! — Она встала и, собрав остатки своей гордости, взглянула в его невозмутимо голубые глаза. Она была так красива в своей театральности, так волнующа в своей испорченности, что Чезаре невольно почувствовал волнение в крови.

— Сопротивляться — это твое право, — согласился он. — А я могу дать тебе только один совет. Оцени его во столько, сколько он стоит.

— А именно? — спросила она, прищурясь.

— Отступись. Это равносильно успеху, когда нельзя победить. Ты меньше потеряешь, дав свободу Арриго. Ты даже немало приобретешь. И среди прочего, — добавил он, — мое покровительство и мою дружбу.

Сильвия не слушала его.

— Я не могу допустить, чтобы какая-то женщина восторжествовала надо мной, — сказала она, — даже если она дочь Чезаре Больдрани.

— Но Анна одержит победу все равно, — Чезаре пытался заставить ее трезво взглянуть на вещи. — Победит и без меня. Она уже победила вопреки моей воле.

— Вы не можете этого понять, — прошептала Сильвия, начиная плакать.

— Это почему же? — Чезаре взял ее за плечи, пытаясь утешить и успокоить.

— Потому что вы мужчина, — сказала она сквозь рыдания.

— Вытри свое прекрасное личико, — сказал он, протягивая ей белый батистовый платок.

— Этот развод стал бы для меня нестерпимым оскорблением. — Она была искренна.

— Другого не дано, девочка моя, лучше смириться, — погладил он ее по щеке. — Анна и Арриго любят друг друга или думают, что любят, что, по сути, одно и то же. А для тебя Арриго — только пьедестал. Потеряешь один — я предложу тебе другой.

— Я должна была предвидеть, что вы не поймете. Вы говорите, что были на моей стороне, а на самом деле против меня. Это правда, я не люблю Арриго. И знаю, что он меня не любит. Но так во всех браках, которые мне известны, и, наверное, во всех, которые известны вам. Если любовь была бы главным в семье, то семьи не существовало бы. Я не откажусь от своих прав. И буду защищаться всеми средствами, которыми располагаю.

Лицо Чезаре стало бесстрастным.

— Я надеялся, — проговорил он, — что ты пришла с миром. — Он вытащил сигарету из дорогого старинного портсигара, закурил и выдохнул голубое облако дыма.

Женщина поглядела на него с вызовом.

— Мне неприятно говорить это вам, — начала она, — но, если будет необходимо, я не остановлюсь перед скандалом.

— И намереваешься раздуть его с помощью своих газет, — заметил Чезаре равнодушно.

— Да, — решительно подтвердила она.

— Даже известие о браке Маргарет Английской с фотографом Тони Армстронгом Джонсом не произвело особого впечатления на публику, — скептически возразил Чезаре. — Сегодняшних обывателей не особенно интересует адюльтер. — Он был удивлен, что она сама не понимает этого.

— Я имею в виду совсем не то, что вы думаете. Если ваша дочь не отступится от Арриго, — пригрозила она, — я опубликую письма, с которыми вы знакомы.

— Какие письма? — Чезаре насторожился, почувствовав опасность, которая грозила ему из глубин прошлого.

— Письма Немезио Мильковича к Марии…

— Ну, хватит! — хлопнул рукой по столу он. Шрам на его щеке побледнел и сделался очень заметен. Но только на мгновение. — А ты смела, девочка, — усмехнулся он. — Я, кажется, тебя недооценивал.

— Вы не оставили мне другого выбора. — Сильвия почувствовала, как ладони у нее стали влажными, но не опустила перед ним глаз.

— Ты более отчаянная, чем я думал, — сделал ей комплимент Чезаре. — И у тебя неплохие ищейки среди твоих репортеров, если им удалось разыскать в старых архивах фашистской полиции два или три завалявшихся там письма.

— Эти письма могут вызвать скандал вокруг довольно темной истории вашей семьи, — многозначительно сказала она.

— Значит, ты и в самом деле готова на все, — сказал Чезаре. Он чувствовал неодолимое желание избить ее, но также и соблазн овладеть ею. Его возбуждала эта холеная красивая самка, эта особа без чести и совести, но гибкая и опасная, как змея. — …Готова на все.

— На все, — выдохнула она ему в лицо голосом тихим и неожиданно хриплым, прочитав в его глазах эту вспышку желания, своей внезапностью ошеломившую ее.

— Тогда раздевайся.

Сильвия помедлила немного и вдруг начала раздеваться, словно в сомнамбулическом сне. Она раздевалась под взглядом старика, становившегося все более холодным и бесстрастным.

— Итак? — спросила она, носком ноги отбросив свои туфли на высоких каблуках. Ее драгоценности на круглом столике рядом с диваном лежали сверкающей кучкой. Маленькая и беззащитная без прикрывавшего ее бастиона изысканой одежды, она не вызывала уже желания, а скорее чувство неловкости. Ее нагота напомнила ему ту голую шлюху в Удине, которая была первой и последней в его жизни. Смуглая, с короткими черными волосами, она валялась на еще не остывшей от прежних посетителей постели. «Иди сюда, хорошенький солдатик», — вспомнилось с омерзением ему. Нечто похожее чудилось и в тяжелой груди Сильвии, в ее круглых ягодицах, в ее длинных и стройных ногах.

— Можешь снова одеться, если хочешь, — сказал он холодным тоном.

Прекрасное лицо Сильвии вспыхнуло от гнева.

— То, что ты со мной сделал, отвратительно! — воскликнула она, бросаясь к своей одежде, которую пыталась лихорадочно надеть на себя. — Ты хотел унизить меня!