Ирина Степановская - Экзотические птицы
— Врать не буду, ответа еще нет, — сказал Аркадий. — Но ты, Тина, молодец! Хорошо справилась с операцией! Сейчас должна пойти на поправку.
— Я, что ли, справилась? — Тина смущенно улыбнулась, и глаза ее увлажнились. — Это вы все справились, ваша заслуга!
— Михаил Борисович хотел, как только окончательно посмотрит препараты, сам к тебе зайти, — продолжал Аркадий. — Сказал, что давно тебя не видел. Соскучился!
— Он соскучился? — ужаснулась Тина. — Но я в таком виде! — Она не поняла, почему все — и мама, и Барашков, и Мышка — покатились со смеху. — Чего вы смеетесь? — спросила она. — Я, наверное, ужасно выгляжу! У меня даже прически нет!
— Михаил Борисович переживет, что ты без прически, — погладила Тине волосы мать. А Барашков по простоте душевной хотел добавить что-то еще, но Маша вовремя наступила ему на ногу. Тина же поняла, что сморозила глупость, и ей стало ужасно неудобно, что вот все собрались около нее, а она отнимает у людей столько времени. Ей теперь даже в голову не могло прийти, что до операции никакие из этих мыслей ее совершенно не беспокоили. Она вдруг стала на глазах превращаться в прежнюю Тину. И хотя лицо ее и тело были по-прежнему изменены болезнью, все как-то разом про себя отметили, что с тех пор, как она раскрыла глаза после операции, в ней произошла прекрасная и внезапная перемена. Если бы кто-нибудь дал себе труд задуматься, в чем эта перемена заключается, то пришел бы к выводу, что в глазах ее стала светиться сама жизнь.
— А-а-а… поесть мне что-нибудь можно? — застенчиво спросила Тина.
— Пока пять ложек бульона и кусочек белого хлеба размером со спичечный коробок! — сказал Барашков точно таким же тоном, как он говорил всем больным. Все опять засмеялись, мать захлопотала в кухонном отсеке, разогревая бульон, а Барашков и Мышка помахали Тине и отправились по своим делам, которых в отделении накопилось немало.
«Счастливые! — подумала Тина им вслед. — Они здесь работают. Приносят пользу». И внезапно в груди разлилось и затопило все ее существо огромное, всеобъемлющее чувство благодарности ко всему миру, всем людям, живущим вокруг, и захотелось сделать для них, для всей планеты что-нибудь очень полезное, нужное и хорошее, чтобы все поняли, что и она, Тина, провела в этой жизни свои дни на Земле не зря.
Операции в косметологической клинике второй день шли своим чередом. С утра Владимир Сергеевич прошел по палатам, посмотрел прооперированных накануне больных. У всех дела шли нормально. Только дама с волосами Мальвины встретила его жалобой:
— У меня такое чувство, будто меня положили в железный футляр и там держат! — Она лежала на постели, замотанная бинтами, как кокон, от макушки до яремной вырезки грудины. Лицо ее распухло, заплыло красно-синюшными кровоподтеками и напоминало ритуальную маску злобного чукотского шамана.
— Все идет так, как надо! — констатировал Азарцев, осмотрев ее на перевязке. — Я же вам до операции все показывал на схеме! Разрезы были сделаны в височных, заушных, затылочной областях и на шее. Естественно, мы работали и с мышцами, и с фасциями, потом стягивали края ран. Конечно, ощущения у вас сейчас не из приятных! Так и должно быть. Еще будет несколько дней это ощущение стянутости и отек будет нарастать!
Больная закатила глаза и застонала с таким видом, будто она умирает. Ловкая операционная сестра, чтобы не затягивать разговор, быстро опять наложила бинты и еле удержалась от желания заклеить больной лейкопластырем рот.
— Смотрите! — Азарцев легко заложил свои два пальца между наложенной свежей повязкой и подбородком больной. — Вот здесь сейчас свободное пространство. К вечеру его не будет! Лицо и шея отекут еще больше, и повязка начнет слегка давить. Но это не страшно. Вам сделают анальгин с димедролом, будет не так больно. Лежать не обязательно. Можно сидеть.
— Но у меня рот не открывается! — простонала больная.
— Ничего! Отек спадет — будет открываться! А пока бульон и отвар шиповника принимать через рожок!
Пациентка со стоном откинулась на плоскую подушечку перевязочного стола.
— Всем привет и пока! — весело сказал Азарцев. — Я ухожу в операционную! Вечером еще раз ко всем зайду!
— Только деньги выманивают! — недовольным голосом сказала пациентка, слезая со стола. — Когда на операцию приглашали, так были о-ч-чень любезны! А теперь палец сунул и сказал: «Отек будет нарастать!» Так сделай же, черт возьми, чтобы не нарастал! — Она шаркающей походкой выплыла в коридор. — Ишь, картинки повесили в рамочках! — недовольно прищурила она глаза на висевшие по стенам офорты, изображавшие сцены охоты и породистых лошадей. — А ты теперь лежи здесь, никому не нужная! И за такие деньги! Перевязочная сестра, оставшись одна в комнате, замачивала грязные после перевязок инструменты в специальном растворе и тоже ворчала:
— Молодыми быть хотят, а недовольны, что больно. Потерпеть пару дней не могут. Все думают, что если за деньги, так все чудом каким-то достанется. А земной шар для тебя не надо перевернуть, старая грымза?
— О-о-о! — обессиленно повалилась на кровать пациентка. Ее голубые волосы смешно выбивались рожками на лбу из-под кокона повязки. В зеркало на себя она смотреть не могла. Кроме того, она из снобизма выбрала одноместную палату и теперь страдала оттого еще, что ей не с кем было поговорить. — И зачем я со всем этим связалась?! — сказала она так громко, как могла, распухшим, плохо слушающимся ртом. Будто в ответ на эти слова из коридора вошла молоденькая хорошенькая медсестричка и ловко вколола ей в заднее место снотворное.
Ника Романова точно в назначенное время стояла и прощалась со своим ненаглядным у ворот клиники. Высокий кирпичный забор огораживал территорию, и как ни старался Сережа подтянуться и заглянуть во двор, ничего не выходило.
— Чего ты стараешься? — грудным смехом звенела тихонечко Ника. — Меня сегодня вечером прооперируют, а завтра утром уже домой привезут! Расстанемся на одну ночь! Не успеешь соскучиться! — Она кокетливо заглянула Сереже в глаза.
— Да я без тебя вообще жить не могу! — горячо отвечал он, а скульптурная холодная Афродита у порога клиники снисходительно поглядывала на мир с высоты своего многовекового опыта. Не замечая ее, как нечто привычное, топтался у входа охранник да равнодушно стояли, готовясь к зиме, аккуратно подстриженные кустарники можжевельника на прижухлом газоне.
Все назначенные на этот день операции уже были закончены, больные развезены по палатам, доктор Азарцев в пижамных штанах сидел у себя в кабинете и с аппетитом голодного волка поглощал принесенный туда обед. Он боялся сейчас встретиться с Юлией. Врать он не умел и не любил, а если бы она сейчас наткнулась на пороге на Нику, необходимо было бы давать какие-то правдоподобные объяснения. Чтобы не накликать на себя Юлию, он усилием воли заставил себя перестать думать о ней, как это рекомендуют парапсихологи, и положил перед собой анатомический атлас. Суп был горячий, ему приходилось ждать или медленно дуть на ложку, и, чтобы не капнуть на прекрасные глянцевые страницы, он сидел изогнувшись и рассматривал атлас сбоку, как если бы у него было врожденное косоглазие. Но парапсихологи в случае с Юлией оказались бессильны, и вот она собственной персоной вошла к нему в кабинет.
