Ирина Степановская - Экзотические птицы
Говорят, англичане — снобы. Коренные москвичи — снобы не меньше. И этот снобизм, имеющий, впрочем, под собой некоторые основания, взращенный десятилетиями прошлой жизни, был Татьяне сродни. Он впитался в ее кровь еще там, в общежитии на Соколе, и хотя она никогда не делала видимых различий в отношении жителей Петербурга, Самары и Нижневартовска, тем не менее в ее душе глубоко само собой укоренилось знание, что она — жительница самого лучшего города страны. И когда ей пришлось пожить за границей, это чувство распространилось в ее сознании от Москвы до самых до окраин, на всю ее страну, которую она словно вобрала в себя и гордо носила два года. Теперь же ее беременность своей страной закончилась, а возможный младенец не обрел выраженных черт, а как-то растворился в толпе привычных, но вместе с тем чужих лиц, которые она встречала везде — на улицах, в метро, в больнице. Встреча с Ашотом закончилась полным конфузом, и теперь ставку Таня делала на Филиппа.
В полутемном дворе над ракушками спящих машин качались три фонаря. Таня подняла голову, попыталась найти окна квартиры, в которой ей предстояло поселиться. В окнах горел свет.
«Что-то он рано! — подумала Таня. — А я ведь не купила постельное белье!»
Она быстро миновала консьержку и поднялась пешком на четвертый этаж. Хотела позвонить, но потом, немного поколебавшись, повертела в руках ключ, вставила его в замочную скважину и осторожно повернула. Дверь открылась. В коридоре было темно, зато в комнатах горел свет. Кто-то там сердито ходил, и по звуку шагов, по стукам и небольшому громыханию можно было догадаться, что человек сердится, собирает вещи, а что-то непригодное расшвыривает по сторонам.
— Ходят и ходят тут! Потом после них старые галоши пропадают! — ворчал чей-то плаксивый, похожий на старушечий голос. Человек передвигался, но даже тени никакой от него не было видно. Впечатление было такое, что ходило привидение. Тане, хотя она понимала, что тени и не может быть, так как горят две лампы в разных комнатах, все-таки стало не по себе. Но прислушавшись и по звукам определив, что человек в комнатах был один и большой опасности для Тани не представлял, она, стараясь двигаться как можно бесшумнее, прошла вперед и заглянула внутрь. Женщина, видимо, тоже что-то почувствовала и в этот же момент обернулась. Таня как остановилась у двери в комнату, так и осталась стоять у косяка с открытым ртом. Перед ней босиком, откинув в сторону туфли на каблуках, в своем роскошном голубом костюме с норкой, сжимая в руках какую-то старую тряпку, стояла Мышка.
Она, видно, тоже опешила.
— Так вот, оказывается, кого мой папочка в Париже подобрал! — сказала Мышка первая и совсем уже не плаксивым, а своим обычным голосом. — Все уши мне прожужжал: мол, и умница, и красавица. «Надо бы, девочки, — говорит, — вас познакомить!» Ну вот и познакомились!
— А ты что, не рада? — спросила Таня. Она почему-то не предвидела встречи с Мышкой в этой квартире, хотя то, что Мышка могла здесь бывать, само собой разумелось. — Я перед тобой не оправдываюсь, но мы познакомились совершенно случайно!
— Верю, — ответила Мышка. — Но ты что же, не знала, что он мой отец?
— Я паспорт у него не проверяла, — пожала плечами Таня, что было истинной правдой.
— Все говорят, мы очень похожи! — заметила Мышка.
— Может быть, — Таня держалась прекрасно, — но я этого не заметила. Извини.
Они помолчали. Мышка свернула какую-то простыню, убрала ее в шкаф. Вставила ноги в туфли.
— Отец сказал, ты теперь будешь здесь жить?
— Филипп Иванович дал мне ключи, — деликатно ответила Таня.
— Имей в виду! — Мышка с высоты своего маленького роста взглянула на высокую Таню с угрозой, что выглядело очень забавно. — Имей в виду! Здесь много разных бывало! — Таня высокомерно подняла бровь, а Мышка вздернула подбородок. — Эти бабушкины старые вещи — моя память, и я никому не позволяю их убирать! Поняла?
Таня ничего не ответила. «Посмотрим», — подумала она. Во всяком случае, ей стало ясно, что Мышку в союзники записать не удастся.
Мышка взяла свою сумку и, не попрощавшись, вышла из квартиры. Таня, совершенно опустошенная, опустилась в кресло. Мышка же не помнила, как добралась до своего роскошного дома.
— Отец не приезжал? — спросила она у охранника, открывавшего перед ней узорные ворота.
— Нет! — уверенно ответил охранник. Он давно уже знал в лицо всех жильцов.
«Так он и не приедет, наверное! Поедет сейчас к ней!» — догадалась Мышка, и сердце у нее болезненно защемило.
— Ну почему все так? — плакала она спустя полчаса на плече домработницы. — Была семья — мать, отец, бабушка, дочка. Все ходили на работу, дружно жили, ни о каких заграницах не думали! Максимум, о чем мечтали, — поехать на Золотой берег в Болгарию. Потом — бац тебе! Перестройка!
Все ударились в бизнес. Теперь папа — миллионер, мама — миллионер… Все, что хочешь, могут купить! Только бабушка умерла. И у дочки не осталось ни отца, ни матери…
— Замуж тебе пора, Машенька! Тогда все будет по-другому! — вздохнула в ответ домработница и на серебряном подносе подала Маше чай с лимоном, уложенным к ее приходу на золотое блюдечко, и ее любимое пирожное «картошка».
Таня же не знала, говорить или не говорить Филиппу, что сегодня она видела его дочь. Тогда пришлось бы сказать, что она была знакома с Машей и раньше. Таня решила пустить все на самотек.
Когда Филипп вошел в квартиру, большой и шумный, после какого-то, как он выразился, удачного делового разговора, Таня посетовала на то, что не успела ничего купить, и сразу попросила повести ее в ресторан. Филипп не стал спорить, всунул опять ноги в ставшие узковатыми за день туфли, и они снова спустились вниз. Водитель уже уехал, и они пошли пешком по ночной Москве. После ресторана они снова гуляли.
— Я люблю район «Кропоткинской», — сказал ей Филипп. — Остоженку, Пречистенский бульвар. Храм Спасителя, конечно, красив, но я помню, как шумной ватагой мы с ребятами ходили в бассейн «Москва». В институте давали абонементы. После плавания от хлорки ужасно чесались глаза, но почему-то, если мы потом пили пиво, все проходило само собой!
— У тебя же крест на груди, а ты в Бога не веришь! — не то вопросительно, не то утверждающе сказала Татьяна. У нее после выпитого в ресторане возникло странное ощущение, будто они с Мышкой две потерявшихся в раннем детстве сестры из какого-то телевизионного сериала и теперь из ревности борются за любовь общего отца. Своего же собственного отца Таня общим с Мышкой отнюдь не считала, и он у нее в сердце и в голове занимал отдельное место.
— Крест на груди по нынешним временам никому не помешает, но на Бога надейся, а сам не плошай! — объяснил ей свое отношение к религии Филипп Иванович. Таня в целом была с ним согласна.
