Серебряный город мечты (СИ) - Рауэр Регина

Впрочем, то лирика.

А я звоню в который раз Север.

— Дим? — Ветка всё же отвечает, спрашивает громко. — Что случилось? Ты пять раз набрал. Алло… Проклятье, а не связь! Дим, тут ловит плохо. И шумно. Я тебя не слышу. Алло… У нас все хорошо, слышишь?!

— Слышу, — я выдыхаю и даже локоть Агнешки отпускаю, торможу. — Я скоро приеду. Не отходи ни на шаг от Йиржи, поняла?

— Да, я поняла. Ты представляешь, тут Любо… — Север не договаривает.

И короткие, пульсирующие, гудки я пару секунд слушаю.

Мне нужно в Кутна-Гору, срочно.

И поезд, собирающий все остановки и пересадки, не подойдет.

— Где здесь можно арендовать машину?

— Машину? — Агнешка переспрашивает, морщит лоб, который пальцами тут же трет, крутит головой по сторонам. — Машина! Я… я могу дать вам ту, на которой приехала. Дом в пригороде, далеко, а транспорт…

— Отлично, — я бормочу себе под нос, иду следом за ней вдоль припаркованных у обочины автомобилей, — просто восхитительно.

— Что?

— Того, — я хмыкаю, кажется, нервно, разворачиваюсь к ней. — Ты сейчас пойдешь в полицию и всё им рассказываешь. И попытаешься дозвониться вот по этому номеру. Дай телефон. Его зовут Теодор Буриани, ему ты тоже всё расскажешь и скажешь, что… что Войцех идет за Кветославой Крайновой.

И очень повезет, если ищет он её пока в Праге.

Мы ведь из квартиры чёрным ходом и, что называется, задними дворами выбирались. И проследить куда уехала Север, он не мог.

Надеюсь.

Очень, мать его, надеюсь.

— Я не пойду. Он узнает, — головой Агнешка мотает отчаянно, тормозит, не давая сесть в машину, удерживает. — Димо! Он предупреждал, что если я сунусь в полицию, то буду умирать дольше пана Герберта. А его… долго… он говорил и…

— Он тебя запугивал, — я произношу проникновенно, отцепляю от себя её руки, чтобы в кулаки холодные пальцы сжать, накрыть своими руками. — Послушай меня, тебе нельзя возвращаться в тот дом. Если Войцех вернется, то убьет тебя. Никто не оставляет свидетелей, а ты знаешь слишком много. Ты должна пойти в полицию, чтоб спасти и себя, и дочь. Это единственный шанс выжить.

— А ты?

— А я поеду к Вете. Ему сейчас нужна она, — я отвечаю через силу.

Всё же сажусь в машину, чтоб дыхание задержать, а после выдохнуть. Надо… надо дышать и не слушать поселившийся в ушах горячий и протяжный звон, грохот крови и призрачный скрежет металла.

Крик Алёнки, последний.

Я… я смогу.

Мне надо к Север, мне как можно быстрее надо добраться до неё, опередить Войцеха, у которого времени было много, он мог уже успеть понять, где она. Он уже может ехать в Кутна-Гору или быть там, наблюдать среди толпы за Север и удобный момент выжидать.

Твою мать!

Я ударяю по рулю, только вот боли не чувствуется. И я смотрю на дрожащие пальцы, которыми руль надо как-то держать.

И ехать я должен.

— Димо, постой, — Агнешка, чтоб её, стучит в окно.

И зубы я сцепляю, сжимаю кулаки, чтобы она не заметила.

Не увидела, как мои руки трясутся.

— Я… я пойду в полицию. А ты будь очень осторожен. Войцех — страшный человек. И он не один. Кажется. Нет, я уверена, что он не один. Они так разговаривали…

Надо спросить, кто.

Но я молчу, только смотрю на неё, а она пожимает плечами, отвечает, кривя виноватую улыбку:

— Я видела его только раз. Не знаю имени, Войцех называл его Вороном. Он такой… представительный, важный… И он знаком с Кветославой…

Глава 51

Апрель, 25

Кутна-Гора, Чехия

Квета

— Всё будет, будет хорошо, обязательно и как-нибудь, — Йиржи припевает себе под нос, обводит тоскливым взглядом площадь, по которой рыцари прошлой эпохи прохаживают, ведут некоторые из них за собой лошадей.

Что в доспехи тоже обряжены.

И морды их, закованные в железо, оттого инфернальными кажутся. Бряцает тихо сбруя, стучат по камням подковы, а отблески разведенных костров пляшут на металлической глади, усиливают впечатление нереальности.

Средневековья, которое вдруг вернулось, оказалось куда ближе, чем подумать было можно. И потому в поисках Ворона я головой невольно кручу, выискиваю чёрный плащ-домино среди ряженой толпы.

Фрейлин и шутов.

Акробатов, что в немыслимую фигуру, взлетая друг другу на плечи, собираются, а после рассыпаются, разбегаются по сколоченной для праздника сцене, на которой ещё недавно актеры играли.

Умирали, рассказывая историю трагической любви.

И староста, толкая речь, на этой сцене уже тоже выступил.

— Терпение и смирение, отважный рыцарь, осталось пережить танцы и торжественное отбытие нашего короля Вацлава, — я говорю бодро.

Обнадеживаю, стряхивая невидимую нитку с плеча верного оруженосца Вацлава Четвёртого, который всё шествие в хвосте процессии плелся, демонстрировал всем видом верноподданнические чувства.

И хорошо, что хотя бы забрало Йиржи опустил: выражение его лица пани Магда вряд ли бы перенесла спокойно. Она и так с завидным постоянством недовольно на нас поглядывала, грозила украдкой кулаком.

— Ты танцы эти видела, прекрасная дама? — он интересуется обреченно, взирает на меня и с печалью, и с почти жалостью. — Нормальные люди такое не танцуют. Они такое даже не знают. Ты вот о рафти-тафти слышала?

— Нет.

— И я нет, а моя Магдичка добавила его в список обязательных. Вот кто, по её хорошему о нас мнению, это танцевать будет, а?

— Подозреваю, что мы, — я вздыхаю тяжело.

Разглядываю жонглеров, которые факела над собой вертят, перекидывают друг другу. Успевают прокрутиться вокруг своей оси, пока подброшенный ввысь факел, возвращаясь, падает будто с неба, ловится в последний момент.

И собравшиеся у сцены зрители им бурно рукоплещут.

— Дим не звонил? — Йиржи, пихая локтем в бок, тему переводит.

Или озвучивает то, что думается и мне, и ему.

Переживается.

— Звонил, — я отвечаю медленно, тщательно выверенным голосом, в котором ни волнения, ни тревоги нет. — Он уже в Кромержиже. Всё в порядке.

— Конечно, в порядке. Не ему же весь вечер будут оттаптывать ноги, — Йиржи брюзжит старательно и показательно.

Но я улыбаюсь.

И за это брюзжание я ему благодарна.

— Йиржи Варконьи, ты так и не проникся оказанной нам честью! — я ужасаюсь театрально, выдерживаю, как и пару часов назад пани Магда, драматическую паузы, дабы после добавить, закончить со значением и всей важностью. — Вы будете танцевать в самом Влашском дворе, неразумная молодежь!

— Как ей только староста разрешил… — Йиржи бормочет с досадой.

А я только хмыкаю, ибо убедить и уговорить пани Гавелкова может каждого. Она, как проворчал однажды Дим, и мертвого достанет, что уж говорить про старосту. Она, в конце концов, даже мне доказала необходимость переодеться, сменить привычные и удобные джинсы на наряд давно минувшей эпохи.

На платье цвета потемневшего серебра.

И черноты, которая узором по всей ткани словно проступила. Расшит каменьями-подделками квадратный вырез, а изнанка длинных-длинных и широких рукавов цвета охры, как и вторые, обычные, рукава, что в вырезах проглядывают.

Мелькают ярко.

И выглядит подобная яркость неожиданно уместно, правильно, только так и правильно. И мне сшитое пани Магдой платье подходит, придает пресловутую аристократическую бледность и тонкость. И средневековой прекрасной дамой, подходя к зеркалу, я себя, в самом деле, почувствовала.

Воткнула последнюю шпильку в сложную причёску, для которой серебряную сетку на волосы крепить пришлось. Но… хотя бы от громоздкого обруча на ту же голову я отвертелась, сторговалась с пани Гавелковой на тонкий, но тяжёлый пояс.

Его она застегнула лично.

Пообещала, любовно оглядывая свою работу на мне, оборвать уши, если рукава платья я вдруг оборву.

Или порву, случайно.

И, пожалуй, надо было остаться в джинсах.

Для целостей ушей так точно было надо, но умные мысли, как водится, приходят запоздало. Тогда, когда протянутую Йиржи руку я принимаю, кладу поверх его пальцев свои, даю вывести меня в центр зала, чтобы рядом с другими парами встать.