Тереза Ревэй - Жду. Люблю. Целую
— Как именно, папа? — прошептал он.
Отец не ответил. Аксель чувствовал его присутствие спиной. Он слышал его дыхание астматика или заядлого курильщика. Вдалеке раздался шум мотора — садовники вернулись к работе.
Потом снова повисла гнетущая тишина. «Он молчит, потому что ему просто нечего сказать, — подумал Аксель. — А то, что он и мог бы сказать, мне будет не интересно».
— Зачем ты приехал, Аксель?
— Ты не собираешься отвечать на мой вопрос?
— На этот — нет.
— Почему?
— Я не собираюсь оправдываться, а ты не готов меня слушать.
Аксель повернулся и посмотрел в глаза отцу.
— Ты ничего не знаешь обо мне. Тебя не было рядом со мной в переломные моменты моей жизни. Ты никогда не пытался меня понять. Ты просто навязывал мне свое видение мира, не спрашивая, подходит ли оно мне. Мы теперь чужие люди.
— Не настолько чужие, как тебе кажется, Аксель. У тебя мой сильный характер, и, знаешь, это доставляет мне удовольствие.
Юноша вздрогнул. Именно этого он боялся больше всего — что он будет похожим на своего отца.
— Когда я защищал Берлин с товарищами, случалось, я проклинал тебя.
Курта эти слова, похоже, не тронули. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Только теперь Аксель вполне осознал размеры той пропасти, что пролегла между ними. Этот человек совершенно не боялся ничьих проклятий, даже проклятий собственного сына. Он палец о палец не ударит, чтобы заделать все более расширяющуюся трещину в их отношениях. Окончательный разрыв определился именно в этот конкретный момент. Аксель подумал о дяде Максе. Вспомнил его изможденное тело, бритую голову и убогую одежду, которую ему выдали сотрудники Красного Креста, чтобы он не возвращался домой в робе заключенного Заксенхаузена. Аксель вспомнил, как дядя обнимал его, когда он всхлипывал, голодный и напуганный. Аксель Айзеншахт не был религиозным человеком, но в это мгновение он мысленно вознес благодарность Всевышнему за то, что в трудный момент ему подставил плечо такой человек, как Макс фон Пассау, и он мог выплакаться на его груди без всякого стыда.
Аксель взял себя в руки. Его гнев остыл. Мышцы живота напряглись, когда он заговорил:
— Я пришел к тебе потребовать, чтобы ты вернул универмаг Линднер Феликсу Селигзону, наследнику Сары Линднер.
Судорога искривила губы Курта. Он дернулся, и особенный огонек появился в его глазах. Аксель понял, что его отец надел маску дельца, как всегда, когда имел дело с конкурентами или во время совещаний со своей администрацией.
— Вот это номер! Ты, должно быть, находишься в тесных отношениях с Максом фон Пассау. Твой дядюшка в юности был без ума от этой девки. Но какой интересный поворот! — воскликнул он, прищурив глаза. — Я совершенно не вижу тут твоей выгоды. Все, что есть у меня, когда-то станет твоим. Ты его знаешь, этого Феликса Селигзона?
— Да. — Аксель кивнул и добавил после секундного колебания: — Это мой друг.
— Друг?
Отец смотрел на него скептически, и Аксель снова разозлился. Феликс часто раздражал его, но сейчас он предпочел бы сидеть в Берлине и пить с ним пиво, чем общаться со своим отцом в его баварском доме. «Странно, что за несколько минут может так сильно измениться отношение к человеку», — подумал он.
— Мне ничего от тебя не надо. Совсем ничего. Я никогда не смогу воспользоваться хоть чем-то из наследства, оставленного тобой, — заявил он, осматриваясь. — Я хочу построить свою собственную жизнь, не быть тебе обязанным. Единственное, о чем я прошу тебя, так это не судиться с Селигзоном. Я хочу, чтобы ты вернул ему то, что принадлежит ему по праву. Я требую это именем моей матери. Ты ведь говорил, что любил ее, — напомнил он. — Она когда-то была подругой Сары. Кстати, ты знаешь, что с ней произошло? Думаю, что тебе плевать, но я все равно хочу, чтобы ты знал. Сара Линднер умерла в Аушвице. Она, ее муж и маленькая дочь…
Он замолчал и с бьющимся сердцем ожидал реакции отца, которая еще могла спасти их отношения, — угрызений совести, замешательства, — но тот никак не реагировал на эти слова. Его лицо не выражало никаких эмоций. Значит, между ними все было кончено. Аксель отступил на шаг, только сейчас осознав, что даже не снял пальто. Да и зачем? Он ведь был только гостем, который не собирался задерживаться надолго.
— Если сегодня ты отказываешься дать мне объяснения, то это значит, что у тебя их просто нет. Ничто никогда не сможет стереть прошлое. Вот тот груз, который вы передали нам в наследство, ты и тебе подобные. Проклятие, которое скажется на нас. На нас и наших детях. И так будет до скончания времен.
Охваченный плохими предчувствиями, Аксель повернулся, словно ожидал увидеть, что за ним наблюдают из сада, но там никого не было. Даже садовники, и те куда-то подевались.
— Нам нечего друг другу больше сказать, — бросил он. — Я ухожу. Скоро мой поезд, мне неохота на него опаздывать.
Но Курт не хотел отпускать его вот так.
— Никто не может стать отцом, если не борется с собственными слабостями. Я не такой отец, какого ты хотел бы иметь, но все-таки я твой отец. Ты никогда не интересовался, почему я держался от тебя на расстоянии все эти годы? Чего мне это стоило? Ты думаешь, что мне было наплевать на тебя? Ты никогда не задумывался над тем, что таким образом я защищал тебя? Ты меня проклинаешь, ведь так? Но ведь не ты один.
Аксель не нашелся, что ответить. Его отец наконец-то выказал слабину, и Аксель уже не был уверен, что никогда не настанет день, когда он сможет простить его.
— Ты видишь, что кое в чем мы все-таки не похожи, — сказал он наконец с явным облегчением. — Ты и твои друзья создали и прославляли ложных богов, дали нам проклятые надежды, нечистые цели. Когда-то ты хотел, чтобы я разделял эти взгляды, вместо того чтобы оградить меня от всего этого. Ты был доволен, потому что я обожал тебя. Теперь ты гордишься тем, что снова на плаву, что я теперь стою перед тобой в твоем шикарном доме. Но стоит разговору коснуться темы, которая тебе не нравится, ты сразу отдаляешься. Это все гордость, не так ли? Жаль… Ты так и не понял, что в тот момент, когда все рушилось, я хотел быть рядом с тобой. В беде. В тюрьме. Это был бы единственный шанс для нас вновь обрести друг друга.
Курт Айзеншахт побледнел. Аксель был как выжатый лимон. Такое ощущение он уже испытывал один раз, когда выиграл чемпионат пансионата по боксу. Отец, находившийся среди зрителей, аплодировал стоя. Мать отказалась пойти, она заявила, что не хочет видеть, как ее сына бьют по лицу. После победы товарищи носили его на руках. С разбитой до крови губой и опухшим глазом из-за пропущенного прямого правой, который нанес ему противник, Аксель вскинул кулаки. Триумф имел запах крови и пота. В тот день он пролил достаточно и того и другого, чтобы понравиться толпе и отцу. Член Гитлерюгенда Аксель Айзеншахт показал себя достойным отца, оправдал возложенные на него надежды. Позднее, среди развалин Берлина, он рисковал своей шкурой ради этих надежд, во имя ложных идеалов, которые никогда не были его.
