Джоджо Мойес - Ночная музыка
На другом берегу полицейские огородили лентой развалины дома, и теперь эта лента развевалась на ветру, словно пародия на разбросанные на траве праздничные драпировки. Поездка на праздник, залитая солнцем лужайка, звуки музыки, – казалось, все это было тысячу лет назад. У него в голове не укладывалось, как всего за несколько секунд мог исчезнуть дом, еще недавно полный жизни. А еще он прекрасно понимал: катастрофа не только не напугала его, как могло показаться, а в каком-то смысле даже спасла.
От себя самого.
Внезапно Байрон почувствовал ужасную усталость. Ему было даже страшно подумать об утомительной обратной дороге к Фрэнку. Джан, приезжавшая днем в больницу, уговаривала брата немного пожить у них с Джейсоном.
«Ты выглядишь ужасно, – сказала она. – Нужно, чтобы хоть кто-нибудь за тобой присмотрел». Но Байрону хотелось побыть одному. Он не желал быть гостем в чужом доме, соглядатаем чужого счастья. «Я собираюсь вернуться в Бранкастер», – сказал он. На что сестра ответила: «Иногда мне кажется, что твой самый главный враг – это ты сам».
Байрон медленно подошел к развалинам, чтобы бросить на дом последний взгляд. Дом, в котором ему удалось прожить на законных основаниях только двадцать четыре часа. У него еще никогда не было так светло на душе, как тогда, когда он проснулся в той комнате. И тем не менее он не имел морального права остаться. Ему не хотелось видеть, как она занимается самообманом.
Байрон остановился там, где некогда была восточная часть дома, и поднял с земли белый кувшинчик с отбитой ручкой. Сколько вещей погребено здесь, под руинами! Обломки семейной жизни Изабеллы преданы земле, чтобы потом быть закопанными на свалке. Байрон держал кувшинчик, пытаясь представить его на кухне и одновременно отгоняя от себя образ Изабеллы. Ее опрокинутое лицо на фоне развалин. Но ему абсолютно нечего ей предложить. Обладать ею, а потом потерять, смотреть на то, как ее любовь сменяется раздражением, когда ему предложат работу вдали от дома или он не сможет принести в семью достаточно денег, видеть ее настороженное лицо всякий раз, как она будет слышать обрывки старых сплетен, наблюдать за тем, как постепенно угасает ее страсть. Нет, лучше уж вообще отказаться от этой женщины, чтобы потом лишний раз не страдать.
Он останется один со своими собаками. Так будет гораздо проще.
Собак явно пора было кормить, но все его деньги остались в Бранкастере. Он залез в карман в надежде найти завалявшуюся мелочь и нащупал сложенный лист бумаги. Похоже, какое-то официальное письмо. Он попытался припомнить, откуда оно могло взяться, и в памяти всплыла Лора Маккарти, сунувшая ему в руку письмо, перед тем как его погрузили в машину «скорой помощи».
Наверняка уведомление об увольнении, подумал он. Черт, эти Маккарти умеют выбрать подходящий момент! Он развернул бумагу, пробежал глазами напечатанный текст и неожиданно замер. Тогда он уже более внимательно прочел документ, подписи свидетелей и приписку, сделанную рукой Поттисворта и адресованную Лоре Маккарти. Затем перечитал документ в третий раз, не веря своим глазам. Неужели там действительно напечатано его имя? На секунду он было подумал, что это шутка, но затем вспомнил лицо Лоры, когда та отдавала ему бумагу. Лора выглядела мрачной, но на лице ее было написано нечто вроде странного облегчения. Ему на память пришел мистер Поттисворт, вечно бормотавший что-то насчет семейства Маккарти, их корыстолюбии и самомнении. «Они ждут не дождутся, чтобы заграбастать этот дом, – ворчал Поттисворт. – Людишки типа их вечно считают себя в своем праве». Но Байрон тогда не обращал внимания на брюзжание вредного старикашки. Поттисворт никогда не выказывал ему особого расположения или хотя бы капли симпатии. Тогда чего ради он так поступил? Хотя, скорее всего, Поттисворт просто хотел уесть Лору Маккарти, а не осчастливить его, Байрона. Это была последняя злорадная проверка Лоры на прочность: старик отдал ей оба экземпляра завещания, с тем чтобы она могла, если захочет, уничтожить то, что было в пользу Байрона. Это была фига, показанная Мэтту.
«Надо же, и все это время, – размышлял Байрон, осознавший наконец, что все это правда, – я вечно извинялся, что нарушаю границы владений, которые на поверку оказались моими, и жил, точно бомж, в собственной бойлерной. Ситуация показалась ему настолько абсурдной, что он рассмеялся, и собаки тотчас же навострили уши. У Байрона даже закружилась голова при мысли о том, что он стал землевладельцем. Теперь он, Байрон, хозяин этого поместья.
А затем он вспомнил об Изабелле. Она потеряет все. Не только дом, но и страховку. Свои сбережения. Ведь все, что она имела, ушло на эти стены. Он находит, а она теряет.
Байрон сел на поваленное дерево, держа перед собою письмо. Он посмотрел на другой берег озера взглядом полноправного собственника. Которого уж точно нельзя назвать человеком без гроша за душой.
Она прошла последнюю сотню ярдов по лесу пешком, остановилась там, где проселочная дорога упиралась в поляну, да так и осталась стоять, скрестив на груди руки и глядя на развалины дома. Китти и Тьерри она оставила с Кузенами под предлогом, что ей надо съездить за продуктами. Однако вместо того, чтобы отправиться в банк или супермаркет, она машинально выбрала поворот на свиноферму, а затем поехала по разбитой проселочной дороге туда, где по-прежнему виднелось несколько запоздалое предупреждение «Cave!».
Ей казалось, что она никогда больше даже не посмотрит в сторону Испанского дома. И все же она не могла не приехать сюда. Она должна была это видеть. Правда, пока она ехала через лес, ее терзали сомнения, не совершает ли она ошибки. Но вся штука в том, что развернуться на этой дороге было невозможно, а значит обратного пути у нее нет.
Уже подъезжая к поляне, она увидела, что все пространство впереди залито светом. И только тогда до нее дошло, что стены из красного кирпича уже нет и теперь ничто не заслоняет солнце. Она сбросила скорость и остановила машину на подъездной дорожке у груды камней и досок, когда-то бывшей ее домом.
И несмотря на теплый вечер, ее вдруг зазнобило. Она могла сколько угодно убеждать себя, что это было для них скорее не домом, а всего лишь временным пристанищем, и тем не менее Испанский дом дал новый импульс их семье, а в его стенах завязались в один тугой узел надежды и устремления, любовь и история. И теперь вид этих печальных руин причинял ей острую душевную боль, словно вместе с домом рухнул фундамент их маленькой семьи.
Изабелла разрыдалась, сама толком не понимая, кого или что оплакивает. Она испытывала целую гамму противоречивых чувств. И горечь потери. И шок от осознания бренности бытия. И страх перед будущим.
