Барбара Уилкинз - «Оскар» за имя
– Несколько ребят хотели бы стать твоими друзьями, – продолжала Элеонор, – но ты отвергла все их предложения.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – холодно сказала Рэли.
– Стефан приглашал тебя сыграть в шахматы. Ты сыграла с ним две партии, а потом убежала. Ты сказала, что не хочешь играть в «такие» шахматы.
– А что еще я должна была сказать? – спросила Рэли. – Сидеть с ним и еще десять раз подряд сделать ему мат в три хода? Или позволить ему выиграть, отметив, что он великий шахматист?
– Конечно, нет, – сказала Элеонор. – Этого как раз и не надо делать, чтобы не обидеть его.
– Я и не собираюсь, – протестовала Рэли.
– Но так получилось, – сказала Элеонор. – Понимаешь, дорогая, я никогда не встречала ребенка, такого надменного, как ты. Точно так же ты повела себя, когда фехтовала с Клодом. Просто сняла маску, положила рапиру и ушла, не сказав ни слова.
– Он не умеет фехтовать, – сказала Рэли.
– Ладно, – вздохнула Элеонор, – пускай он не умеет фехтовать. Но почему нужно так открыто выражать свое презрение? Почему нужно смотреть на него сверху вниз только потому, что в этом занятии он не так хорош, как ты? Тебе никогда не приходило в голову помочь ему, улучшить его навыки?
– Нет, – сказала она. – Даже если он будет брать уроки целых шесть лет, то и тогда не научится фехтовать.
– Тут дело не в фехтовании, – сказала Элеонор, – тут дело в том, как ты относишься к другим людям. Похоже, ты не имеешь ни малейшего представления о том, что такое делиться с кем-нибудь. Словно ты есть центр мироздания, а все остальные существуют только для твоего удобства.
А разве не так? – захотелось сказать Рэли, и она едва заметно улыбнулась.
– Ты блестящий ребенок, дорогая, – продолжала Элеонор. – К тому же красивая девочка. Но в жизни этого недостаточно. А люди здесь уже говорят, что многие сворачивают с дороги, лишь бы избежать встречи с тобой. Они не хотят общаться с тобой. Неужели тебе это безразлично!
– Я им не нравлюсь? – медленно произнесла Рэли, чувствуя, как что-то ужасное поднимается внутри нее. Но этого не может быть. Ее все любили, все во всем мире.
– Боюсь, что нет, – мягко произнесла Элеонор. – Вот почему я и решила, что мы должны провести этот наш маленький разговор. Все, что я могу предложить тебе, это чтобы ты проявляла чуточку больше благородства. Как ты считаешь, сумеешь?
Рэли медленно кивнула.
– Когда-нибудь ты еще поблагодаришь меня за этот разговор, – сказала Элеонор, положив руку ей на плечо. – О, я понимаю тебя. Я тоже была блестящим ребенком и думала о себе точно так, как ты. Но должна сказать тебе, счастлива, что оказалась способной вырасти из этого, счастлива, что смогла оценить доброту других людей, их великодушие. Ну и, конечно, оценить и плохое, что в них было, тоже.
– Я попытаюсь, – пробормотала Рэли.
– Мы все человеческие существа, – закончила Элеонор, – и мы живем в этом мире вместе, ты же понимаешь.
Ах, кого это заботит, думала позднее Рэли, медленно прохаживаясь по поселку. Единственно, что ее затронуло по-настоящему, это то, что теперь она больше не сможет ездить верхом по ночам. И все же Элеонор задела ее чувства самым жестоким образом. Узнать, что она никому не нравится, что этот реальный мир был улицей с двусторонним движением. Что-то необходимо давать взамен? Рэли даже не осознавала, что направляется к Энн, пока не подняла взор и не увидела, что стоит возле самых ее дверей.
– Заходи, – крикнула Энн, когда она постучалась.
– Привет, – мрачно сказала Рэли. Энн, скрестив ноги, сидела в шезлонге.
– Что с тобой? – спросила та, опустив книгу.
– А, ничего, – сказала Рэли. – Элеонор провела со мной маленькую беседу. Только и всего.
– О чем? – спросила Энн с улыбкой в голосе.
– О всяких вещах, – неопределенно произнесла Рэли, опустившись в кресло и перебросив одну ногу через подлокотник. – Сказала, что я не знаю, что такое делиться. Ну и прочую чепуху.
– И что ты ответила? – спросила Энн.
– А, не знаю, – сказала Рэли. – А ты что думаешь?
– Я думаю, что ты – самая большая головная боль, какая у меня когда-нибудь была, – со смехом ответила Энн. – Самое самовлюбленное, избалованное существо…
– Полагаю, что я должна измениться, – мрачно сказала Рэли.
– Надеюсь.
Это и в самом деле оказалось не так уж трудно. Вроде как сыграть роль. Это было даже приятно – подружиться с Энн. Теперь каждый день они проводили вместе несколько часов перед обедом и разговаривали, разговаривали. Рэли воображала, что это похоже, как если бы Энн была ее старшей сестрой. Та объяснила ей, к примеру, почему она решила пойти в медицинскую школу: из-за брата, который умер от туберкулеза почек, когда ему исполнилось лишь одиннадцать.
Энн рассказала, что добиться этого было очень трудно, хотя у нее были превосходные отметки и она стала Фи-Бетта-Капа[16] в университете Миннесоты. Но все упиралось в то, что для девушек была квота, и многих парней, у которых оценки был вдвое хуже, чем у нее, приняли. В конце концов она все же была принята сразу в две медицинские школы – Джона Хопкинса[17] и университета Луизианы, и она выбрала колледж Джона Хопкинса, потому что он более престижен. И стать интерном тоже было очень трудно, и она была счастлива, когда это удалось в «Масс-Дженерал», у нее там теперь будет место.
– И чем ты намерена заняться? – лениво спросила Рэли, наблюдая за Энн, сидящей перед маленьким туалетным столиком. Она держала в руке тюбик губной помады и хмурилась своему отражению в зеркале.
– Хирургией мозга, – сказала Энн.
– В самом деле?
– Конечно, почему бы нет? – спросила Энн.
– Ну, потому что такими вещами занимаются мужчины, – ответила Рэли.
– А если я могу делать это так же хорошо или даже лучше?
– Не знаю, – ответила Рэли. – Просто все девочки, которых я когда-либо встречала, интересовались только тем, как они выглядят и что им лучше надеть.
– Что ж, просто до сих пор ты встречала только таких девочек, – сказала Энн. – Но ты можешь заботиться о том, как выглядишь и что надеть, но думать и о своей карьере тоже.
– Возможно, – сказала Рэли.
И так они с Энн проводили часы, разговаривая о всякой всячине: о ее семье, родителях, оставшихся в Дулуте, где они владеют большим домом с верандой, о старшем брате, инженере-химике, о том, что Энн уже стала теткой. Но однажды Энн сказала, что ей неловко рассказывать о своей семье в то время, как у Рэли нет прошлого, которое она могла бы вспомнить, и как, должно быть, это ужасно. А Рэли подумала: «О, у меня есть прошлое. Еще какое! Я была мальчиком в этом прошлом…»
