Глафира Душа - Привет, Ангел
– Давай сделаем так: квартира эта твоя! Безо всяких условий! Я не отказываюсь от своих решений. А чтобы ты не волновалась, подпишем у нотариуса бумагу.
– Какую бумагу?
– Ну составят мои юристы. Что я ни при каких обстоятельствах не в праве… Ну и все такое прочее… Тем более что все документы мы оформим на тебя. Так ты согласна?
– Да… Так… Согласна! Спасибо!
И все-таки после этого подарка отношения изменились. Нет, их по-прежнему тянуло друг к другу, но оба все время помнили об этой квартире: он – что так запросто был разоблачен в своих намерениях, она – что оказалась умнее, чем он предполагал.
Получается, что оба проиграли в этом споре. А и действительно, выиграть-то невозможно. Недаром говорят, что в споре нет победителей. Рите раньше эта фраза казалась недосягаемой. Как это невозможно? Вот, пожалуйста, результат налицо! Ан нет! Что из того, что она победила?! Что она приобрела? Чувство превосходства? Чувство собственной важности? Логические умозаключения ее продвинутого ума? Кому от этого радость? Ну да, она теперь обладатель квартиры! А он? Он же совершенно другое видел в этой покупке. Он деньги от семьи оторвал, он какие-то свои интересы ущемил. Ради чего? Ну да, можно сейчас прикрыться высокими словами: ради любимой женщины, во имя ее благосостояния… Это будет и правильно, и неправильно. Потому что, кроме заботы о ее благополучии, есть у него и собственная корысть. Была, по крайней мере. А теперь нет. И он об этом все время помнит. С какой дури квартирами разбрасываться? Деньги бешеные швырять непонятно на что? И свербит его эта мысль, и раздражает, и потихоньку отравляет его чувства… Какая уж тут победа?
Когда Рита сказала Алексею эту фразу, ну про спор, он сделал недоуменные глаза:
– Как это невозможно выиграть? Я почти все время выигрываю. Иначе как бы я в жизни продвинулся?
Она ему напомнила про квартиру. Он сразу сник, хотя и пытался возразить, мол:
– Да мы ведь и не спорили, – но больше ничего не сказал.
– И еще… в той ситуации… помнишь, с мамой? Ну с приятелем этим ее, Виталием Петровичем?
– А! Когда мои ребята бабки забрали? Конечно, помню!
– Думаешь, закончен разговор?
– Ну в этом-то я уверен на сто процентов.
– А я почему-то не уверена. Мне кажется, он настолько унижен и уязвлен, этот ее приятель, что не смирится, не успокоится.
– Даже не бери в голову! Не рыпнется он больше. А если рыпнется, объясним еще раз. К чему ты вспомнила?
– Да все к тому, что вроде бы и победили, а какой ценой? Ценой унижения и оскорбления? Не получается наслаждаться победой, ощущая это. Не согласен?
– Абсолютно несогласен! Лично я побеждал, побеждаю и намерен побеждать впредь! И вообще, оставь свое философствование! Расскажи лучше, как ты меня любишь. – И беседа плавно перетекла в иное русло, и разговор этот забылся.
… Но, как выяснилось позже, Рита оказалась права. К сожалению ли, к счастью? Понять невозможно.
Виталий Петрович не просто болезненно переживал незаконный отъем денег, как он это называл про себя. Он счел всю эту ситуацию настолько унизительной, оскорбительной и возмутительно несправедливой, что смириться не мог с ней, не хотел и не стремился. Конечно, он был человеком здравым и понимал, что лезть на рожон после тех предупреждений неправильно. Он решил выждать – это первое. И определиться, кто есть кто – это второе. Или, наоборот, сначала определиться, а потом выждать… Не важно. Важно было следующее. Он попросил кое-кого из своих знакомых выяснить обстановку. Ему доложили следующее: Марина Владимировна – это разведенная женщина, не замеченная ни в какой-либо связи с сильными мира сего. А вот ее дочь Маргарита…
Тут следовала многозначительная пауза, вздох… Голос понижался до шепота и только потом произносилось имя Алексея Георгиевича. Да… с таким покровителем, действительно, многие проблемы разрешимы.
Виталий Петрович заметно приуныл, сник, в какой-то момент даже готов был смириться со своей участью «невинно пострадавшего»… Пока не услышал про гибель Алексея Георгиевича. Человеком тот был известным, поэтому и пресса, и телевидение охотно комментировали подробности трагической кончины столь заметной фигуры.
Вот теперь наконец-то настал звездный час Виталия Петровича! Вот сейчас-то он развернется, он вернет себе и деньги, и чувство собственного достоинства, которое было не просто потеряно, а практически задавлено и растоптано…
Он разберется с этой Мариной. Кто теперь ее защитит? Кому она нужна? Тогда понятно, кто ее прикрывал. Да и то благодаря дочери. А что она из себя представляет сама по себе? Да ничего! Пустое место! Ладно, пусть десятка ее! Даже пятнашка. Бог с ней! А все остальное? Вернет как миленькая!
И Виталий Петрович безо всяких сомнений, без малейших колебаний набрал номер домашнего телефона Марины.
– Слышь, Марин! Значит, так. Пятнадцать штук чтоб вернула мне!
– Что? Как? Какие пятнадцать штук?
– Я говорю, деньги мне чтоб вернула! И без глупостей!
– Ты о чем? – Марина сначала не могла узнать собеседника, а когда узнала, была ошеломлена и наглостью приятеля и тем, что вопрос с деньгами вновь поднимается. Она-то была уверена, что проблема решена окончательно, а тут вдруг какие-то претензии. – Мы же … вы же …
– Так, я не пререкаться тебе позвонил, а определить время. Запоминай: ровно через неделю я заеду к тебе. Чтоб все бабки были на месте! Поняла? Если я непонятно объясняю, то придут люди, которые объяснят лучше! И повторяю – не делай глупостей! А то потом костей не соберешь!
Она не могла ничего ответить. Просто хватала ртом воздух, как рыба без воды, и слушала короткие гудки, не в силах даже повесить трубку.
Марина не просто заволновалась. Она заметалась. От телефона к записной книжке, от спальни к кухне, от стакана воды к аптечке, от аптечки – опять к телефону. Руки дрожали, мысли путались. Она никак не могла отыскать нужных ей номеров, психовала, плакала, сморкалась, откашливалась…
Потом заставила себя сесть, взять в руки блокнот с записями, перелистать его. Потом в ящике стола взяла стопку визиток, пересмотрела их, нашла имя Максимова, дрожащими руками набрала номер.
Он ответил сразу, но говорить не мог, был занят, обещал перезвонить.
То время, пока она ждала его звонка, превратилось в нечто ужасное. Какие только мысли не проносились в эти минуты в ее голове. И что он ее не помнит, а если и помнит, то помочь не сможет. И что он вообще не перезвонит никогда, потому что она ему не нужна абсолютно. И что он теперь занимается совсем другим делом. И еще много чего подобного успела она передумать…
Он позвонил через тридцать пять минут. Извинился, спросил в чем дело. Марина буквально разрыдалась в трубку, и единственные несколько слов, что Максимов понял из ее рассказа, были следующие: помните… десять тысяч… он опять… тридцать тысяч… а у меня только три… а я никак… а почему же… а что же теперь… а помните… вы говорили, а он снова пятнадцать тысяч… а где же я их… а как же быть…
