Элизабет Эштон - Розовая мечта
— Это просто подарок судьбы! — воскликнула Чармиэн.
— Ну, не совсем так, — предостерегла ее Рене. — Жак похож на своего отца — или все, или ничего; вы еще убедитесь, это очень требовательный малыш.
Но Чармиэн так не показалось. Жак был самый покладистый ребенок, окруженный всеобщей любовью и, кроме того, как положено в его возрасте, проводивший три четверти жизни во сне. Глаза его как раз начали темнеть, под стать темным волосикам на голове, а на губах играла шаловливая улыбка. Чармиэн практически в одиночку заботилась о нем, так как мать нередко отлучалась по делам. Они с мужем часто бывали на встречах и приемах — как и у большинства французов, приглашать гостей домой было не принято.
Дом вела опытная домоправительница, родом из деревни, которая не терпела вмешательства в свои дела, особенно в кухне. Сначала она отнеслась к Чармиэн недоверчиво, но по мере успехов девушки во французском и убедившись, что эта юная особа не посягает на ее права, стала услаждать ее болтовней по вечерам. Она рассказала Чармиэн о ее предшественнице, которая, кажется, была пренеприятной особой с замашками диктатора. Пришлось пожаловаться Рене, и та, хоть и англичанка и манекенщица, живо все устроила как надо. Мариэтта не всякую женщину подпустила бы к Леону, которого она обожала с детства.
— Не одобряю я этих моделей, — говорила она попросту, — расфуфырятся как павлины, вот, — она ткнула в гулькающего ребенка, которого Чармиэн держала на руках, — вот для чего созданы женщины.
Чармиэн с сомнением покачала головой. Не то чтобы ей не хотелось со временем иметь семью, просто вначале ведь надо было найти мужа — такого мужа, как… Нет, такого, как Алекс, ей не найти никогда.
Леон объявил, что устроит ее на курсы обучения после отпуска.
— Ваша осанка, дитя мое, еще не вполне идеальна, хотя у вас хорошая фигура и привлекательная внешность. Как только вас подготовят, вы попробуетесь в качестве манекенщицы.
Она принялась с жаром его благодарить, он лишь посмеивался над ее энтузиазмом:
— Ну, довольно. Попозже ваш пыл может быть, угаснет. Такая жизнь изнуряет. Моя жена это испытала. С началом работы на младенцев времени у вас не останется.
У Чармиэн сжалось сердце, ей было бы жаль расставаться с малюткой Жаком и гостеприимным домом Себастьенов, где с ней обходились как с членом семьи, но, разумеется, она понимала, что не могла жить с ними вечно.
Салон закрылся на период отпусков, и семейство переехало в Шатовьё — просторный дом из серого камня с двориком и зубчатыми башенками по углам. В одной из них жила мать Леона — тоже англичанка, как рассказывала Рене, увлекавшаяся садоводством, повсюду были плоды ее трудов: всевозможных оттенков розы, гвоздики, лилии и лаванда, заросли душистого горошка и прочие душистые растения росли поодиночке и купно. Мадам Себастьен старшая не любила регулярных французских садов с аккуратно подстриженными клумбами и деревьями, скучающими по садовым ножницам.
Внизу протекала речка, окруженная ивами, а к дому вела аллея обсаженная, ломбардскими тополями, вокруг не было оживленных дорог, и место было тихое и уединенное.
На этом прекрасном фоне жизнь Чармиэн была довольно скучной. Теперь у Рене не было светских обязанностей, а у Жака появилась преданная бабушка, и Чармиэн была предоставлена сама себе. Она встречалась с семьей лишь за столом — пожилая дама много времени проводила у себя, а Рене и Леона, относившихся к ней очень дружелюбно, девушка не считала возможным беспокоить во время их короткого совместного отпуска. Они были поглощены друг другом, а Чармиэн чувствовала себя одиноко. Рене советовала ей расслабиться и отдохнуть, воспользовавшись моментом, перед грядущей тяжелой работой, но девушка не находила себе места, ею все больше овладевало нетерпение. Она совершала долгие прогулки, но в послеполуденную пору становилось очень жарко, и тогда она усаживалась на речке в зеленой прохладе и, наблюдая за отражением солнечных бликов в воде, предавалась мечтам об Александросе Димитриу.
Ужасное завершение того вечера стерлось из памяти, но остались два образа, запечатленные четко и ярко, — красавца грека и его дамы блондинки. В старом журнале она наткнулась на статью о мадам Петерсен. Она считалась законодательницей моды в Париже, имела домик в Швеции, а зимы всегда проводила во французской столице. Чармиэн стало интересно, как закончилась их бурная ссора. Возможно, они помирились и спасаясь от августовской жары, уехали куда-нибудь на север. Со смешанным чувством боли и радости представляла она их, то в сосновых лесах, то купающимися в прохладных озерах — она ощущала себя столь далекой от них, что даже не могла ревновать по-настоящему; просто восхищалась ими, как божествами — прекрасными и недоступными.
Как-то в конце дня она открыла громадный шкаф, служивший ей гардеробом, чтобы выбрать платье к ужину, и наткнулась на «Грёзу», сиявшую в пластиковом чехле. Здесь лежали все ее пожитки, поскольку она не собиралась возвращаться на Садовую улицу. Чармиэн ласково погладила платье — только оно напоминает теперь о том сказочном вечере.
Возвращаясь как-то с речки, она посторонилась, чтобы дать дорогу направлявшемуся в замок большому серому автомобилю. Сердце ее бешено забилось: не видела ли она эту машину раньше? Однако она заставила себя успокоиться — в мире достаточно таких машин. И вообще, пора уже покончить с этим наваждением. «Это здешняя расслабляющая атмосфера так на меня влияет; вот вернусь в Париж, приступлю к работе, и жизнь моя снова обретет смысл».
Она стояла на краю дорожки, позади был парк. На ней был зеленый льняной брючный костюмчик, блузка-безрукавка оставляла открытыми слегка загорелые шею и руки, копна волос была перехвачена зеленой лентой. Когда машина проехала мимо, девушка заторопилась в дом, чтобы привести себя в порядок на случай, если появился гость. «Странно, — думала она, — по-моему, они никого не ждали».
Но автомобиль вдруг замедлил ход, развернулся и поехал ей навстречу. Потом остановился прямо у ее ног. Чармиэн стояла как вкопанная, пока единственный пассажир авто выходил из-за дверцы. Чармиэн не поверила своим глазам, она сочла это галлюцинацией.
— Так я не ошибся, — раздался знакомый голос, — это дублерша моей Альтеи. Но, детка, что вы тут делаете?
На сей раз без шляпы, взъерошивая волосы нетерпеливой рукой, он выглядел если не лордом Байроном, то одним из его героев — Корсаром или Донжуаном. На нем была белая шелковая рубашка с короткими рукавами, серые брюки и цветной шейный платок. Лицо было точно такое, каким она его запомнила, — гладкое — цвета слоновой кости, только чуть тронутое загаром. И все тот же зоркий взгляд из-под черных бровей.
