Анастасия Дробина - Билет на бумажный кораблик
«Осень, прозрачное утро, небо как будто в тумане…» – поплыла по залу мелодия старого танго. Я повернулась, собираясь было сесть за рояль, но неожиданно из-за стола поднялся черноволосый, незнакомый мне парень и, сумрачно улыбаясь, протянул мне руку. Обалдевшая, я поняла, что он приглашает меня танцевать.
– Жиган… – медленно сказал Шкипер.
Парень тут же остановился, вопросительно взглянул на него. Но Шкипер подумал, кивнул, взглянул на меня и слегка улыбнулся. Пока я соображала, что же мне предпринять, Жиган увлек меня на середину зала и повел. В ритме танго.
С первых шагов я поняла, что танцует Жиган прилично: по крайней мере, лучше меня. В бальных танцах я была полной дилетанткой, но вел он уверенно, и я кое-как сумела подстроиться под его движения. Цыгане от растерянности продолжали играть. Мне очень хотелось поглядеть на Ваньку, но я боялась это сделать, понимая, что упущу такт. Позже Шкипер уверял меня, что все выглядело «как в кино», но я-то точно знала, что танцую плохо, и скептическая, неприятная улыбка Жигана была тому подтверждением.
– Поставь на место, пока не повалил… – сквозь зубы сказала я.
– Щас… – ухмыльнулся он. И запрокинул меня назад. Ух! – метнулись перед глазами огни ламп, натертый паркет приблизился, дыхание остановилось на миг. А Жиган уже дернул меня на себя, развернул и штопором запустил через весь зал. Как я сумела не только удержаться на ногах, но и бодро пританцевать обратно в его руки – до сих пор не понимаю. К счастью, музыка вскоре закончилась, Жиган довел меня, едва живую, до стула, и плюхнулся рядом.
– Ну, и что это за кордебалет? – несколько озадаченно поинтересовался Шкипер. – Где ты этого нахватался?
– Места надо знать, – туманно пояснил Жиган.
Я пыхтела, как паровоз, перед глазами плыли зеленые круги, но все-таки я успела заметить, как Татьяна и Жиган обменялись взглядами. Много лет спустя я узнаю, что год назад Жиган охранял любовницу шефа в каком-то захолустном доме отдыха, пока Шкипер вел войну с очередной кавказской группировкой. Делать там было нечего, и со скуки Танька, выпускница хореографического училища, научила своего телохранителя танцевать танго и вальс. Учеником Жиган оказался способным и впоследствии признавался мне, что танго безотказно действует на баб.
– Санька, тукэ трэби те утрадэс…[3] – обеспокоенно крикнул мне дядя Коля.
Цыгане часто отправляли молодых артисток домой через задний ход – если гости ресторана становились слишком настойчивыми. Я тут же поднялась и пошла к выходу.
– Ты куда? – удивился Шкипер.
– Воды попить.
– Воды? – Он, конечно, все понял, усмехнулся, но задерживать меня не стал. – Ну, лады, увидимся еще.
Ни он, ни я не подозревали, как скоро это случится.
Тридцать первое декабря. Полдвенадцатого вечера, за окном в свете фонаря летит снег, маленькая, забытая мной елка обиженно поблескивает в углу. Я сижу одна, совершенно несчастная, и смотрю в окно на пустую улицу. Главная беда в том, что все наши работают, сегодня как раз та ночь, которая год кормит, ресторан будет переполнен, а у меня, как на грех, температура под тридцать девять и страшно дерет горло. Мало того, сегодня работает и дед, новогоднее дежурство оплачивается в тройном размере, а у нас со Степанычем не те доходы, чтобы этим пренебрегать. Таким образом, я сижу одна, телевизор сломался еще осенью, на столе чай с баранками (торт и колбасу мы съедим с дедом завтра, вместе), настроение препаршивейшее, и я всерьез думаю: не лечь ли спать.
На заснеженной улице – ни души, все дома, жуют салаты и смотрят праздничный концерт в ожидании речи президента, снег летит все гуще, превращаясь в сплошную пелену. Неожиданно я вижу, как из этой пелены проявляются две черные иномарки. Они вылетают из соседнего переулка и, взбив снежный вихрь, останавливаются внизу прямо у нашего подъезда. Я наваливаюсь грудью на подоконник, стараюсь рассмотреть машины, но за козырьком подъезда мне почти ничего не видно. Заинтригованная, я прикидываю, к кому в нашем нищем доме могли приехать такие гости. Разве что к цыганам, но у них – никого… В это время раздается долгий звонок в дверь, и у меня от испуга подскакивает к горлу сердце. Я бегу в прихожую.
– Кто… там?..
– Санька, ты? Открой.
Голос кажется мне знакомым. Я открываю дверь. Вижу Шкипера. Он не один: за его спиной, в темноте, какие-то тени.
– Степаныч дома? – не здороваясь, хрипло спрашивает он.
– На дежурстве.
– Хреново… Так ты одна?
– Да… – Я ничего не понимаю. – А что случилось?
Шкипер молчит. На его лице – досада пополам с озабоченностью, он явно не знает, как поступить. Я вытягиваю шею, пытаясь разглядеть его спутников, но те еще дальше отодвигаются в тень.
– Шкипер, в чем дело? Зайдите хотя бы!
– Ну ладно, – наконец решается он. – Мужики, давайте живо… заносите.
Я отступаю в прихожую, прислоняюсь к стене: голова горит и кружится от высокой температуры. В странном оцепенении я наблюдаю, как Шкипер широко открывает дверь, входят Боцман, Ибрагим, и за ними двое незнакомых мне парней вносят третьего. Лица его я не вижу, потому что не отрываясь смотрю на красные круглые капли, падающие на потертый паркет: шлеп… шлеп… шлеп… Как в полусне слышу, что Шкипер командует:
– Ибрагим, живо вниз, засыпь кровищу, отгони машины. Куда-куда, куда хочешь! Хоть с набережной сбрось! Санька, где можно положить?
– Несите в комнату, – словно со стороны слышу я собственный голос. Кидаюсь впереди мужчин, зажигаю свет. Раненого бережно опускают на кровать, и я вижу, что это Жиган. Он абсолютно неподвижен, смуглое лицо известкового цвета, дыхания не слышно. Я торопливо расстегиваю простреленную кожаную куртку, хватаю со стола ножницы, разрезаю отяжелевшую от крови рубашку, майку. Шепотом спрашиваю:
– Выстрелили в грудь?
– Так точно… Навылет, пуля в машине выпала.
– Он живой?
– Кажется, нет уже, – отрывисто говорит Шкипер. – Прости, сестренка. Везти больше некуда было, мы здесь, рядом, на Марксистской влипли…
Я, не слушая его, прижимаюсь ухом к мокрой от крови груди. Долго вслушиваюсь, но сердцебиения не слышу. Мне мешают музыка, дикие вопли и топот соседей сверху: кажется, Новый год уже наступил…
– Что будешь делать, Шкипер? – глядя в стену, спрашивает Боцман. – Его убирать отсюда надо. И деда, и девчонку засветишь…
Я стою рядом с кроватью и стараюсь не упасть в обморок. Не от страха, который я почувствую гораздо позже, а от страшного головокружения и боя в висках. Мысль только одна: слава богу, что Степаныча нет.
И вдруг Жиган открывает глаза. Черные, узкие, совершенно ясные глаза, и глядит на меня в упор. Я ахаю, у Шкипера срывается короткое матерное слово. Жиган не видит его, он смотрит на меня. Спрашивает:
