Розамунд Пилчер - Дорога к любви
— Думаю, мы приехали вовремя. Быть может, на узловой слишком долго ждали. Как ты узнал, каким поездом я приеду?
— Я получил телеграмму от Бернстайна.
«Роберт Морроу, — подумала Эмма. — Как любезно».
Бен взглянул на ее сумку:
— У тебя не много багажа.
— На противоположном конце платформы дожидается полная тележка.
Он отсутствующим взглядом посмотрел в направлении протянутой Эммой руки.
— Не беспокойся. Заберем позже. Пошли.
— Но кто-нибудь может его украсть, — возразила Эмма. — Или пойдет дождь. Лучше обратиться к носильщику.
Носильщик к этому времени уже закончил беседовать с машинистом локомотива. Бен позвал его и сказал по поводу багажа Эммы:
— Спрячьте это куда-нибудь. Мы заберем все завтра. — И дал носильщику пять шиллингов, на что тот ответил:
— Хорошо, господин Литтон, не беспокойтесь, все будет сделано. — И пошел по платформе, насвистывая и засовывая деньги в карман форменки.
— Итак, — повторил Бен. — Чего же мы ждем? Пошли!
Поблизости не оказалась ни такси, ни другой попутной машины, и им пришлось идти пешком. Сокращая путь, они пробирались узкими переулками, взбираясь по крутым каменным ступеням, спускались по уютным аллеям, все ниже и ниже, до самого освещенного фонарями шоссе вдоль бухты.
Эмма тащилась рядом с отцом все с той же сумкой, которую он и не подумал предложить помочь нести, и имела возможность хорошенько рассмотреть Бена. Она видела его впервые за почти два года и могла сказать, что он совсем не изменился. Не растолстел, не похудел. Его волосы, седые, сколько Эмма помнила отца, не поредели, не истончились. Привыкшее за многие годы к работе на солнце и морском ветру, его лицо было покрыто темным загаром и сетью тонких полосок, которые называются так прозаически — морщины. От отца Эмма унаследовала крепкие скулы и квадратный подбородок. Светлые глаза достались скорее от матери, так как глаза Бена сидели глубоко под нависшими бровями и были настолько темными, что при определенном освещении казались просто черными.
Даже его одежда, казалось, осталась неизменной. Отвисший вельветовый пиджак, узкие брюки, замшевые туфли умопомрачительной элегантности и возраста. Сегодня вечером на нем была шерстяная бледно-оранжевая рубашка, а вместо галстука — хлочатобумажный платок. Он никогда не носил жилетку.
Отец с дочерью дошли до паба «Слайдинг Тэкл», и Эмма была почти уверена, что он предложит зайти выпить. Ей не хотелось пить, однако она просто умирала от голода и гадала, есть ли в коттедже хоть что-нибудь поесть. И идут ли они к коттеджу вообще? Вполне возможно, что он живет в своей мастерской и считает, что Эмма тоже обрадуется возможности пожить там.
Она осторожно заговорила:
— Интересно, куда мы направляемся?
— В коттедж, разумеется. Куда же еще, по-твоему?
— Не знаю… — Они благополучно миновали паб. — Мне подумалось, быть может, ты живешь в мастерской.
— Нет. Я жил в «Слайдинг Тэкл». И сегодня впервые иду в коттедж.
— Ох, — мрачно произнесла Эмма.
Бен уловил изменение в голосе дочери и поспешил заверить ее:
— Все в порядке. Когда в «Слайдинг Тэкл» узнали о твоем скором приезде, собралась целая делегация женщин, желающих привести коттедж в порядок. В конце концов, жена Даниэля пообещала обо всем позаботиться. — Даниэль был барменом. — Она, похоже, считает, что за эти годы все вещи должны покрыться голубой плесенью, как сыр «горгонзола».
— Так оно и было?
— Нет, конечно. Немного паутины, разумеется, но жить можно.
— Очень мило с ее стороны… Мне следует поблагодарить ее.
— Да. Ей это понравится.
Мостовая круто пошла вверх, в сторону от бухты. Ноги Эммы болели от усталости. Неожиданно, не говоря ни слова, Бен взял у нее из руки сумку:
— Что у тебя там, черт побери?
— Зубная щетка.
— Тяжелая, как чугунная чушка. Когда ты вылетела из Парижа, Эмма?
— Сегодня утром. — А казалось, что прошла вечность.
— Как же Бернстайн узнал о тебе?
— Мне пришлось зайти к нему одолжить немного денег. Несколько фунтов. Мне дали двадцать фунтов с твоего счета на мелкие расходы. Надеюсь, ты не возражаешь?
— Абсолютно.
Они миновали его мастерскую; окна закрыты ставнями, темно.
— Ты уже начал новые работы?
— Конечно. Для этого я и вернулся.
— А картины, написанные в Японии?
— Остались в Америке на выставке.
Теперь им был слышен шум прибоя, волн, накатывающихся на берег. Большой берег. Их берег. Затем в поле зрения появилась необычная крыша их коттеджа, освещаемая уличным светильником рядом с синими воротами. Подходя к ним, Бен нащупал в кармане пиджака ключ. Он шел впереди Эммы: через ворота, вниз по ступеням, отворил дверь, вошел, по пути нажимая все выключатели, и через минуту все окна сияли светом.
Эмма немного поотстала. Она сразу же увидела яркое пламя камина и необычную чистоту и порядок, которые немыслимым образом создала жена Даниэля из запустения и хаоса. Все сияло, было очищено, отмыто и отполировано на грани возможного. Взбитые подушки лежали в безупречном геометрическом порядке. В доме не было цветов, но стоял крепкий запах карболки.
Бен принюхался и скривился.
— Как в паршивой больнице, — произнес он, поставил сумку Эммы и скрылся в направлении кухни. Девушка пересекла комнату и встала у камина, подставив руки теплу. Постепенно зарождалась надежда, ведь она опасалась, что окажется непрошеной гостьей. Но Бен ее встретил, и камин пылал для нее. Трудно было рассчитывать на большее.
Над каминной полкой висела единственная в комнате картина — портрет Эммы, сделанный Беном, когда ей было шесть лет. То было в первый раз в ее жизни, соответственно говоря, — и в последний, — когда она оказалась в центре внимания отца. Она позировала в венке из маргариток. Каждый день приносил девочке удовольствие наблюдать, как ловкие пальцы Бена сплетают свежий венок. А затем — гордость, когда венок торжественно возлагался ей на голову, как будто то была коронация принцессы.
Бен вернулся в комнату:
— Славная женщина эта жена Даниэля. Обязательно скажу ему об этом. Я просил ее что-нибудь прикупить. — Эмма обернулась и увидела, что он принес для себя бутылку «Хейгса» и высокий стакан. — Принеси мне кувшин воды, не сочти за труд, Эмма. — Он спохватился: — И еще стакан, если тебе хочется выпить.
— Пить не хочется, но я голодна.
— Не знаю, купила ли она что-нибудь из съестного.
— Пойду взгляну.
Кухня тоже была вымыта, вычищена и подметена. Эмма открыла холодильник и нашла там яйца, бекон, бутылку молока, а в бункере — хлеб. С крюка на кухонном шкафу взяла кувшин, налила в него холодной воды и понесла в гостиную. Бен слонялся по комнатам, включая и выключая свет в поисках, к чему бы придраться. Он всегда ненавидел этот дом.
