Ромашка для Горыныча - Юлианна Клермон
Тёть Лена мне вещи только по необходимости покупала — когда я из них вырастала или старые изнашивались. Да ещё выговаривала потом неделю, что на мне всё как на огне горит, и денег на меня не напасёшься. Хотя все годы получала за меня опекунские.
Её любимая поговорка:
"В деревне некуда наряжаться, а по двору можно и в старом ходить".
С одной стороны, она была права. В школу я ходила в форме, а в магазин надевала джинсы и свитер. Больше мне ходить было некуда. Мои ровесники по субботам в клуб бегали, а в будни на школьной площадке компаниями собирались, но меня тёть Лена не пускала.
Я как-то раз попросилась, но она как рявкнула:
— Чтобы ты, как мать твоя беспутная, в подоле принесла? Быстро тогда отсюда вылетишь! Если нечем заняться, иди на усадьбу, картошку тяпай!
Так что, больше я эту тему не поднимала.
— Слышь, ромашка! Твои родичи на тебе экономят, что ли? — вырывает из воспоминаний голос мажора. — Как-то сиротливо в твоей полке, не находишь?
От такой беспардонности и наглости у меня перехватывает дыхание.
Мгновенно вскипаю, лечу к нему, с силой захлопываю дверцу ни в чём не повинного шкафа и, задрав голову вверх, смотрю в наглые серые глаза. При этом шиплю не хуже королевской кобры:
— Так может, это потому что я и есть сирота? — и, не дожидаясь реакции, указываю рукой на дверь. — Слушай, Горин, вали отсюда, пока я твою холёную рожу не расцарапала, и ты нищетой от меня не заразился!
Что-то в его лице меняется. Ухмылка исчезает, а взгляд становится растерянным. Неужели стыдно стало? Глазам не верю!
— Прости, я не знал, — говорит, посерьёзнев.
Мои плечи опускаются, весь запал куда-то уходит. Вроде и не специально задел, а всё равно кольнуло.
— Уходи, Егор, — говорю тише, но голос предательски дрожит. — Я не обиделась. Сирота — это не оскорбление, а статус. Такой же, как и у тебя — мажор.
На мгновенье он хмурится, будто мои слова его зацепили.
— Ромашка, да ты не просто колючая. Ты ещё и ядовитая, — хмыкает он, а у меня комок к горлу подкатывает.
— Дверь там, — киваю на выход.
Больше нет ни сил, ни желания язвить и отбиваться от нападок.
Отхожу в сторону, поднимаю с пола мокрые кроссовки. Надо бы их помыть и поставить сушиться, но ничего не хочется. Такая апатия накатывает. Ставлю их на место и отхожу к окну.
Вот что, спрашивается, Горин припёрся? Кто его звал? Если бы он не остановился, Ритка бы на него не отвлекалась и не поскользнулась, а я бы не упала в лужу и не глотала сейчас слёзы обиды.
— Эй, ромашка, ты что, плачешь?
Неожиданно мажор оказывается за моей спиной, берёт за плечи и поворачивает к себе.
Я плачу? Трогаю лицо. Мокрое.
— Нет, это с волос капает, — отвечаю, а у самой голос отчего-то срывается.
Горин смотрит внимательно, а потом приподнимает моё лицо за подбородок, и я вижу в его глазах сочувствие. Вся его придурочность куда-то делась. Егор хмурится и неожиданно выдаёт:
— Извини. Я действительно чего-то перегнул.
А я смотрю на него и залипаю. Теперь, когда мажор не строит из себя мистера Вселенную и не давит своей мощью, он мне ещё симпатичнее кажется. Взгляд его обволакивает, а губы так и тянут прикоснуться.
С трудом вытаскиваю себя из этого зомби-состояния и отвожу глаза.
— Забыли, — бурчу и делаю шаг назад.
Внутри буря. Меня трясёт от близости Горина. Сердце трепыхается. В горле пересохло.
Ох, Соната! Куда ты вообще лезешь? На кого губу раскатала? Ты ему не пара. Так, девочка на пару ночей. И он тебе не нужен! Мажор. Маменькин сынок, родившийся с золотой ложкой во рту. Не стоит повторять мамины ошибки. Ни к чему хорошему это не приведёт.
Беру себя в руки и максимально равнодушным голосом говорю:
— Я на пары опаздываю. Уходи, Горин. Очень тебя прошу.
Внутри что-то сжимается и протестует, но я отворачиваюсь, скрещиваю на груди руки и упрямо смотрю в окно.
Слышу тяжёлый вздох, шаги и тихий щелчок дверного замка.
И только тогда закрываю лицо руками и горько плачу. Дура ты, Соната! Ох, дура! Куда ж ты лезешь? Ничему тебя жизнь не учит.
Глава 6
Вытираю слёзы и заставляю себя успокоиться. Быстро одеваюсь, даже успеваю подсушить волосы. Радуюсь, что ливень как раз закончился, накидываю капюшон и выхожу на крыльцо.
Жаль, конечно, что первую пару пропустила, но теперь уже ничего не поделаешь. Ладно, попрошу у кого-нибудь конспект переписать.
У входа в общагу припаркована машина Горина. Отворачиваюсь и мысленно повторяю, как мантру: мне всё равно, мне плевать. Спускаюсь с крыльца под мелкий моросящий дождик.
Дежавю — это наше всё. Стекло на передней пассажирской двери опускается, и с водительского места мне улыбается Горин.
— Ромашка, давай подвезу всё-таки. В качестве извинений.
Ну чего ему неймётся?
Вздыхаю. Может, согласиться, уступить? Ничего ведь такого. Просто довезёт до института, зато хоть не промокну. Лечиться, если заболею, тоже потом не хочется, да и не на что.
С тихим вздохом принимаю решение, открываю дверь и, не глядя на Егора, сажусь на переднее сиденье.
В машине у Горина тепло, сухо, играет ненавязчивая приятная музыка. А ещё в ней пахнет. Обалденно пахнет самим Гориным.
Этот запах меня в секунду обволакивает, и я уже жалею о своём решении.
— Поехали, — говорю, а сама гляжу вперёд.
Строго вперёд! Нечего им любоваться! И нюхать бы себе запретила, но надо же как-то дышать.
Не вижу его взгляд, но всей кожей ощущаю лёгкую насмешку. Вслух Горин ничего не произносит, и на том спасибо. Машина трогается с места, и все несколько секунд, что мы едем, тишину в салоне разбавляет только музыка.
Как только тормозим, молча открываю дверь, выскакиваю из машины и мчусь в здание института.
Что-то за последние сутки слишком много в моей жизни этого мажора стало!
Прибегаю как раз вовремя. Несколько минут назад закончилась первая пара. Только бы Анна Вячеславовна на меня за этот пропуск не взъелась!
Коридоры заполнены гудящими студентами. Иду на четвертый этаж. Сейчас у нас две философии.
— О, Лиесс, — окликает кто-то сзади.
Оборачиваюсь.
— Привет, Люб.
— Чего это тебя на экономической теории не было? Зорина спрашивала, — пыхтит девушка, быстро взбегая по ступенькам.
— В лужу упала, ходила переодеваться.
— Да?.. — хмыкает она. — А я думала, с Горынычем каталась.
Чувствую, как щёки покрываются пятнами.
