Выше стен - Тори Ру
На переменах его «радость» прогуливается по шараге, на шаг отставая от товарок и явно выискивая в толпе меня, но я не отсвечиваю — наблюдаю со стороны и не отвечаю на ее звонки.
После четвертой пары собираю манатки, не торопясь, иду к курилке и едва не ржу в голос. Дурочка уже там — смотрит на экран телефона, с тревогой оглядывается, разочарованно топчется на месте, ее впалые щеки бледнеют, а в глазах блестят слезы.
Если бы на месте «папиной радости» была другая девчонка, я бы ее пожалел. Даже не так — я бы никогда не довел ее до такого состояния. Но эта должна понять, что существует закон бумеранга. Что не нужно было меня еще и провоцировать.
Она достает из рюкзака мятую пачку, трясущимися пальцами вытягивает тонкую сигарету и хлопает по карманам пальто.
Мой выход.
Вырастаю перед ней и элегантно щелкаю зажигалкой. Ее поводит, щеки вспыхивают, а расфокусированный взгляд блуждает по моему лицу.
— Я думала, ты не придешь… — В интонации ясно слышится облегчение. Мы сейчас оба играем, но — надо отдать ей должное — актриса из нее вышла бы отличная.
— Я не мог не прийти… — Сражаю ее «искренним» признанием, и она глупо пялится на меня несколько долгих секунд.
— Пойдем? — Галантно отставляю локоть, и она повисает на нем. С трудом подавив желание стряхнуть дурочку с себя, как нечто мерзкое, продолжаю ее забалтывать: — Итак, Регина… Блин, красивое имя. Кто-нибудь говорил тебе, что ты шикарно выглядишь?
— Да! — нагло отзывается она. — А тебе кто-нибудь говорил, что ты похож на брендовую вещь среди кучи барахла?
Я офигеваю от такого сравнения.
На нас косятся прохожие, и меня сжирает испанский стыд за ее нелепый наряд и странную внешность. Какие бренды, чья бы мычала…
Волоку ее к отогнутым прутьям забора и дальше — к заброшенному саду, и Гафарова напрягается:
— А куда мы идем, Свят?
— Есть одно отличное место. — Я изображаю безмятежность. — Совсем рядом, но там другой мир. Десять минут прогулочным шагом, и романтика. Ты не пожалеешь, обещаю!
Она с готовностью кивает, а я мысленно клянусь себе в обратном.
— С тобой — хоть на край света! Потому что ты такой красивый… — бормочет она, еще сильнее сжимая мое предплечье.
Настолько явно ко мне никто никогда не подкатывал, и я реально ощущаю себя «святошей» — именно так меня кличут девки в шараге. «Заботливо» отвожу кривые узловатые ветви от лица дурочки, придерживаю ее на кочках и не даю провалиться в ямы, и она просит:
— Только не оставляй меня одну, ладно? Мне отсюда не выбраться.
Зачем же так переигрывать…
Раздражение растет, я начинаю от нее уставать, но глубоко вздыхаю и посылаю загадочный взгляд сверху вниз.
— С чего ты взяла, что я тебя оставлю? И в мыслях не было.
Мы пробираемся через отравленный туманом сад, проходим через пустырь и оказываемся в заброшенном дачном массиве.
Солнце еще высоко — греет спину и плечи, воздух пахнет вином и медом, перезревшие яблоки падают в высокую траву, на осколках стекол и выгоревшей листве блестит паутина.
Но осенний вечер крадется по пятам — из низин тянет сыростью, а в полинявшем голубом небе виднеется бледная луна.
— Как красиво! — выдает «папина радость», блаженно оскаливаясь. — Тут так красиво, Свят…
Мое сомнение в ее душевном нездоровье перерастает в уверенность.
— А сейчас будет еще красивее! — с тем же больным энтузиазмом отзываюсь я, веду дурочку к огромному недостроенному «дворцу», без церемоний хватаю за талию и помогаю взобраться на разрушенный кирпичный забор.
Коттеджный поселок, раскинувшийся в долине, напоминает лоскутное одеяло — ровные квадраты газонов разных оттенков зеленого и аккуратные домики, отгороженные от внешнего мира неприступной стеной.
«Папина радость» приходит в восторг:
— Невероятно!.. Слушай, Святик, а ведь я там живу! — Она садится на кирпичи, свешивает ноги, и я опускаюсь рядом, чтобы «разделить с ней момент».
— А, так у тебя богатый папочка? — уточняю я, но эта незамутненная дура все равно не просекает издевки.
— Мой папа — горец. В смысле, не горец из старого фильма, а настоящий горец. Ну, ты понял… — Она пытается шутить, но умнее все равно не выглядит. — Он давно не интересуется моей судьбой. А здесь живет мой отчим, Андрей. Он очень классный. Он красивый и любит мою маму — даже помог ей открыть арт-салон, хотя она долго не соглашалась принять его помощь. А мы с мамой нищие. Вообще нищебродки. Андрей вытащил нас из такого дерьма… Кстати, у него есть сын — мой сводный брат, но он странный. Не общается с таким замечательным отцом, и я никак не могу взять в толк почему. Чего ему не хватает?
В висках зарождается тупая боль, зубы сводит. Я смотрю на эту мразь и едва сдерживаюсь, чтобы не подтолкнуть и устроить ей веселый полет вниз головой с трехметровой высоты.
— А ты ладишь с отцом? — не унимается она.
— У меня нет отца. — Достаю из кармана сигареты, прикуриваю от зажигалки, глубоко затягиваюсь и наконец обретаю баланс. Отчего-то я чересчур остро на нее реагирую, и это непозволительно в моей ситуации.
— Он умер? Ох… — До меня долетает волна тепла и сочувствия, и я прищуриваюсь. Будь на ее месте нормальная девчонка, я бы, возможно, простил отцу ее наличие. Но эта бессовестно строит из себя друга, лезет в душу и подбирается ближе, преследуя единственную цель — окрутить меня и выставить идиотом.
— Жив он. Нашел себе шлюху с прицепом, тайком мотался к ней несколько лет, а когда все открылось, выгнал мать из дома, — выплевываю я, и гнев никотином горчит на языке.
— Мне жаль… — вякает «папина радость». — И ты не пытался поговорить с ним?
— Ха. О чем говорить с мудаком, который даже не записал меня под своей фамилией? — Я отправляю окурок в заросли крапивы под ногами и в упор смотрю на Гафарову. — Ты всю жизнь не вдупляешь, почему являешься для него пустым местом, а потом слышишь родительский скандал — папаша обвиняет мать, что та была эскортницей и залетела специально. Что твое появление на свет оказалось его главной ошибкой, что мы с мамой — люди второго сорта и должны быть благодарны, что он содержал нас. Потом
