Преданная (СИ) - Мария Анатольевна Акулова

Украдкой смотрю на Тарнавского. Он делает шаги по комнате. Улыбается.

Таю. Не хочу за ним следить. Не хочу его предавать.

— Я тебе обещал покрыть треть? Серьезно? — Судья задает вопросы, приподняв брови. Я улавливаю издевку, но не злую. Неизвестная мне Майя снова трещит. — А условие ты помнишь, Май?

Еще раз ерзаю. Майя что-то отвечает.

Тарнавский останавливается и смотрит на свою уродскую картину. Или не свою. Ловит мой взгляд. Кивает на стену. Складывает губы в «как тебе?». Правильный ответ я не знаю (подчиненному должно нравиться все, что нравится начальнику), но решаю хотя бы в чем-то быть честной. Сначала деликатно покачиваю ладонью в воздухе. Потом, когда судья выражает скепсис, искренне показываю палец вниз.

Он закрывает динамик ладонью и говорит:

— Мне тоже не нравится. Снять никак времени нет.

Пока я думаю, что ответить, он уже переключается обратно на «Майю».

— Я тебе сказал, что если сессию закроешь без троек — покрою треть поездки. Зачетку покажешь, врушка?

Не знаю, почему, но лицо вспыхивает. Он что ли… Встречается со студенткой?

— Много разговоров, Май. Чтобы без троек закрыть надо было поднапрячься, ты…

Незнакомка перебивает. Писк становится еще более возмущенным. Тарнавский проявляет верх терпения, давая высказаться.

Вздыхает. Тянется к переносице и сжимает.

— Май, не пищи. И так башка болит. К отцу иди.

Не слушается — пищит. А я, скорее всего, напоминаю одно большое ухо.

— К отцу, Майя. К отцу. Брат всё.

Брат. Черт. Это не имеет никакого значения, но я выдыхаю. Ощущаю легкость. Беспричинную. Глупую. Но все равно…

Оглядываюсь. Он слушает сестру и изучает такую же старомодную, как и все в кабинете, люстру.

Финалит разговор улыбкой и вполне однозначным:

— Высказалась? Я рад. Сдашь без троек — приходи за бабками, малыш. А пока прости.

Сбрасывает. Возвращается к столу и снова без особых церемоний отбрасывает мобильный на поверхность.

Я даже вздрагиваю. Волнуюсь сильно. Еще сильнее от осознания, что теперь все его внимание направлено на меня.

Ерзать поздно. Тихонько прочищаю горло, выдерживая пронзающий взгляд. Я каждую секунду готовлюсь услышать, что он все знает и мне… Конец.

— Почему вам всем от меня нужны только бабки, Юль? — Но от настолько неожиданного вопроса впадаю в ступор.

Мне не нужны.

Хлопаю глазами. Я бы наоборот отдала, чтобы не приходилось делать ничего, что противоречит моим желаниям и чувствам.

Ответа Тарнавский не ждет. Вздыхает.

— Сестра звонила. Полторы минуты разговора — и я знаю, насколько ей важно поехать с подругами в Испанию. Еще, что наш отец — жмот. Еще, что жмот — я, если не помогу. Еще, что оценки никому в этой жизни еще не помогли…

Непроизвольно улыбаюсь. Я понимаю, что эта информация мне не нужна и меня не касается. Скорее всего, Тарнавский видит, что я зажата, и расслабляет. Но мне всё равно приятно. Я ловлюсь на крючок притворной доверительности.

— Она очень хочет поехать, наверное… — Предполагаю, мягко пожимая плечами.

— Ясен пень. Только кроме желания нужны еще действия.

Молчу, потому что не поспоришь.

Мужчина обходит стол и садится в свое кресло.

Я чувствую момент, когда переключается с разговора на меня. Полностью.

— Вы не любите женщин… — Ляпаю и тут же жалею. Сама понимаю, как тупо звучит. Краснею. У Тарнавского брови приподнимаются. Но он быстро возвращается в норму. Губы подрагивают — улыбается.

— Очень даже люблю, Юль. Не люблю наглость. А у моих сестренок ее с головой.

— У вас две?

— Три.

— Ого…

Мне и любопытно, и ненавижу себя за то, что «собираю информацию». Каждое слово оцениваю с точки зрения то ли это, что хотел бы узнать от меня Смолин.

Гадко. Тошно. Противно.

И, если честно, все меньше успокаивает мысль, что Тарнавскому чертовски повезло, что крысой к нему решили отправить меня. Любая другая не думала бы. А я… Буду бороться за него. Только буду ли?

— А у тебя? — мужчина спрашивает, склонив голову. Я смущаюсь. Вот сейчас можно было бы вывалить все, что я собиралась.

Про вечную благодарность за брата. Про выбор профессии из-за него. Да даже про чувства и «сотрудничество» со Смолиным. Но я неопредено веду плечами, сжимаю пальцы в замке и ограничиваюсь простеньким:

— Брат. Старший.

Тарнавский кивает.

— Тоже звонишь ему вот так? — Спрашивает, подбородком указывая на телефон. Я улыбаюсь и мотаю головой.

— Нет. Владик не такой, как вы. Это скорее он мне позвонит. У нас разница небольшая. Он работает в родном городе. Механиком. А я…

— А ты молодец, Юля.

Совсем немного раскрывшись, чувствую себя одновременно глупо и свободней. Понимаю, что Тарнавский добился своего.

Улыбаюсь. Прокашливаюсь и снова ерзаю.

— Я принесла резюме.

Сообщаю, хотя он не спрашивал.

— Давай.

Достаю из сумки, протягиваю и с волнением слежу, как лист в файле берут из моих рук красивые мужские пальцы. Тарнавский изучает его недолго и без явных эмоций.

Просто скользит взглядом по моему не фееричному послужному списку. Я достичь высот никак не успела бы, а все равно неловко.

Судья откладывает. Смотрит на меня. Вокруг нас сгущается серьезность.

— Я не уверена, что вам поможет такой сотрудник, как я…

— Почему? — Я очень благодарна Тарнавскому, что он не расценивает мое сомнение, как попытку повысить собственную ценность. Спрашивает, немного сведя брови.

— У меня совсем нет опыта. Да и процесс я не очень люблю, если честно…

Судья расслабляется, отмахивается и откидывается на спинку кресла.

Телефон снова жужжит — даже не смотрит.

— Я видел твою зачетку, Юль. Мне Василенко поставил тройбан и сказал, что из меня максимум получится какой-то замшивый следак. А у тебя — красивая пятерочка.

В разговоре пауза. Что ответить-то? Приятно. Воодушевляет. А для него — ужасная ошибка.

— Давай попробуем… — не дождавшись, Вячеслав предлагает. Я молчу. Ему быстро надоест меня подталкивать? — Ты можешь не дотягивать как юрист, Юля. Я тебя научу. Отпуск дам. С сессией помогу. Но мне нужна абсолютная лояльность. Изменишь парню…

Глаза расширяются, я на опережение ляпаю:

— У меня нет парня.

Перебив, чувствуя себя глупо. Тем более, что судья-Тарнавский равнодушно отмахивается.

— Без разницы. Заведешь, изменишь — твой выбор. Изменишь мне — пожалеешь.

Пульс учащается. Судя по строгому тону — это не шутка и не попытка запугать. Так и будет.

В прямом взгляде читаю, что преданность — это и есть единственное условие.

Еще понимаю, что предложение Тарнавского — это в большей степени помощь мне, чем его нужда. Я ему правда понравилась. Как человек. Он решил