Свет и тьма, или Поэма о трех девицах - Николай Иванович Хрипков
Не слышит собеседника.
— Ах! Что? Задумался. Прости!
Что ты сказал?
Нет! Продолжаться так
Не может дальше.
Он должен что-то сделать
Непременно.
Иль ею овладеть,
Иль отказаться.
В тот вечер
Пригласил ее за столик.
Она как будто чувствовала
Что-то
Сегодня с ними важное случится.
В любимом платье,
Хоть оно неново,
Но так фигуру плотно облегает,
Подчеркивая прелести ее.
Налил вина.
— Давай, Надежда, выпьем
За нас!
— За нас?
А почему бы нет?
И звонко чокнулись.
С таинственной улыбкой
Он ключ ей протянул.
— Зачем? Что это значит? –
Спросила Надя.
И тепло такое
Пониже живота.
— Ты хочешь знать? Ну что ж
Пойдем, Надежда!
Приехали. Седьмой этаж.
Заходят.
Две комнаты. Балкон.
— Я на тебя оформил.
Ты хозяйка.
А в гости пригласишь
Чайку попить?
Как он нетерпелив!
Казалось его руки
Прожгут насквозь.
И всю обцеловал
От пяток до макушки.
А потом,
Как будто ураган.
— Ты просто сумасшедший!
— Да! Я с ума сошел,
Любимая моя.
И снова, и опять,
Как будто двадцать лет
Ему сейчас.
Насытиться не может.
Но наконец иссяк.
И рядом неподвижно
Лежит и дышит тяжело.
— Сейчас я побывал в раю.
Такого никогда
Со мною не бывало.
— А ты умеешь льстить.
— Нет, Надя! Я не вру.
Влюбился, как пацан.
— И я в тебя влюбилась.
Ты самый лучший в мире,
Мой мужчина.
Глава двадцать третья
ВЕРА ПОЛУЧАЕТ ОТКУПНЫЕ
У тебя целый мир,
Потому что у тебя он,
Единственный и неповторимый,
Красивый и гениальный.
Он носит тебя на руках.
Он прекрасен, как Аполлон.
Он на других не глядит.
Для него в мире только ты.
Упало с неба счастье.
Каждой своей частицей
Чувствует Вера его.
Он берет ее на гастроли,
Ничего для нее не жалеет.
Дорогие подарки ей дарит.
И на страницах журналов
Глянцевых вместе они.
И кажется, даже голос
Стал у него мелодичней.
Каждый концерт кончается
Радостным воплем: «Люблю!»
Но Вера порой заплачет,
Когда одна остается
И грустно думает; «Счастье
Не может быть долговечным».
И чувствует, что-то ужасное
Случится. И может быть, скоро.
Что-то ей делать нужно,
Чтоб счастье свое сохранить.
И скоро нашлось решение
Само собою. Узнала
Вера, что стала беременной.
Так вот же он выход, конечно!
Теперь узаконят брак.
Но надо об этом Вове
Сказать не будничным тоном
Никак о чем-то обычном,
А как о великом событии,
Что скоро случится с ними.
И случай такой подвернулся.
Давал он концерт юбилейный.
А после, само собою,
Был ресторан. И Вера,
Тесно к нему прижавшись,
Шепнула на ушко:
— Милый,
Скоро нас будет трое!
И чмокнула в щеку. Он сразу
Переменился. Улыбка
Исчезла с лица.
— О чем ты?
Какие трое?
Что-то тебя не пойму.
— Я беременна, Вова.
Он отодвинулся молча.
И поглядев сурово,
Сказал ей:
— А знаешь ли ты!
Врачи мне давно сказали,
Что у меня не будет
Детей никогда. Вот так-то!
— Как? — воскликнула Вера.
— Ношу твоего ребенка.
— Значит, не мой ребенок.
— Тебе я досталась девушкой.
— Да мало ли что бывает!
С кем-то еще траханулась.
Может, с моим водителем.
Он симпатичный парень,
Охочий до этого дела.
— Клянусь тебе, Вова!
— Не надо
За лоха меня держать.
Хлынули слезы градом.
Он брезгливо поморщился.
И больше ни разу за вечер
К ней он не подошел.
Одна в роскошном номере
Ночь провела Вера.
А утром пришла записка:
«За целку три тысячи евро
Получишь. Бай-бай! Владимир!»
Глава двадцать четвертая
ЛЮБА ПРИХОДИТ НА ЗАВОД
Пришел апрель. И все свои березы
Пересчитал он в первозданной наготе.
Как воздух напоен флюидами любви!
Так счастья хочется. И в ход идут колготки
И мини-юбки. Ошарашены мужчины,
Как будто совершилось нечто,
Что пробуждает в них охотничий инстинкт.
Но Люба в робе и косынке темной
Всю смену у огромного станка.
Порою некогда убрать ей прядь волос
И пот со лба стереть. Она похожа
Скорей на медвежонка. Хоть и ловко
Всю смену крутит, ставит, убирает.
И бригадир доволен очень Любой.
И как-то ей сказал: пора экзамен
Сдавать ей на разряд. И станет
Тогда и получать она побольше.
«Чудесная девчонка! — он подумал.
— Не то, что вертихвостки, у которых
Лишь парни на уме, ночные клубы
Да сэлфи, да одеться помодней.
Эх, будь я молодым, на ней женился б!
Характер золотой. Не злится никогда.
Не скажет ни о ком она плохого.
Когда обидят, лишь заплачет молча.
И комендатша хвалит. Жениха
Тебе б, Любаша! Парня трудового!
А то в компанию дурную попадет –
И всё! Испортят ведь девчонку негодяи.
А кто работать будет на заводе?
Лишь старики, которые не станут
Уже менять профессию свою.
Их барахольная торговля не прельщает,
Они гордятся мастерством своим.
И девяностые лихие пережили,
Когда зарплату по полгода не платили.
А если платят, то лапшою, то крупой,
А то гуманитаркою заморской,
Где чечевица черная, что свиньям
Американцы бы давать не стали,
Печенья пачка и конфеток горсть.
Уже завод хотели закрывать,
Он стал не нужен зарубежным фирмам.
Зачем им конкурент? Да и России
Промышленность не нужно оставлять.
Пусть нефть качают, добывают уголь
И валят лес. И населенья нужно
Оставить миллионов тридцать — сорок.
Цивилизованные страны обеспечить
Должны они сырьем, водой и лесом.
Того, что Гитлер сделать не сумел,
Они почти сумели. Ликовали.
Свершилось! Ненавистной Рашки нет!
И вдруг как будто черт из табакерки,
Какой-то невысокий человек,
Которого всерьез не принимали,
Сказал отчетливо и внятно;
— Всё! Шабаш!
Мы не холопы, не подстилка вам
И не позволим, чтоб за нас решали.
Не для того трудились наши предки
И погибали в бесконечных войнах,
Великую державу создавали.
Мы возродим страну и кланяться не будем
И милости от Запада просить.
И на завод, что уж дышал на ладан
Пришли другие люди. И позвали
Вернуться тех, кто здесь уже работал.
Пришли не все, конечно. Кто-то умер,
А кто-то слишком стар. А молодые
— Увы! И калачом их не заманишь.
Все быть хотят банкирами. Юристов
И финансистов столько развелось,
Что их хватило бы с лихвою на полмира.
И все хотят сниматься в сериалах,
Быть топ-моделями, владельцами заводов,
На содержанье быть у олигархов.
Ну, на худой конец — прислугой в их дворцах.
Глава двадцать пятая
НАДЯ РАДУЕТСЯ. ЗАБЕРЕМЕНЕЛА
По какой-то причине житейской
Выпадет порой такой кульбит,
Что стоишь и лишь разводишь
