Город имени меня - Тори Ру
Я трясу головой.
Ныряю в подкативший автобус, сажусь на переднее сиденье и, уложив на колени рюкзак, в поисках ответов лезу в свой старый смартфон.
«Саморезы» — вбиваю в строку Гугла, и тот выдает кучу картинок и статей: «Выступление на фестивале «Небо над крышами», «Сбитый летчик». Презентация второго альбома», «Тур по городам Урала и Сибири», «Конфликт с лейблом», «Расторжение контракта и выплата неустойки», «Сингл получился именно таким, каким должен был быть»...
Растерянно перехожу по ссылкам. На каждом фото — со сцены ли, из студии — я вижу небожителей: ярких, красивых, свободных. Веселую троицу ребят с Яриком в авангарде. На некоторых кадрах рядом с ним улыбается Элина, и ее бездонные глаза лучатся счастьем. Только Юры... нигде нет.
Автобус тормозит, из динамиков раздается название нужной остановки. Прихожу в себя, хватаю рюкзак и с пробуксовкой выскакиваю из загазованного салона.
Рабочий район утопает в благостном покое почти майского утра, мрачные стены шараги с коричневыми оконными рамами окутаны зеленой дымкой тополей и берез. Прошедшие сутки отлетают на задворки памяти, рассеиваются, как несбывшийся сон: вот она — настоящая жизнь. Моя, собственная, персональная реальность — безрадостная, запущенная, грязная. Черные клумбы, обложенные обломками кирпичей, прошлогодняя листва поверх проклюнувшейся травы и ощетинившийся кольями ржавый забор.
Еще слишком рано, заходить внутрь и мозолить глаза вахтерше — весьма вредной и въедливой бабке — никакого желания нет. Зато на погнутом ограждении в гордом одиночестве восседает Геля и, смачно затягиваясь сигаретой, ожидает своих приспешниц. Скрипнув зубами, иду к ней: есть дело.
— О, Шелби, Шелби! — оживляется она и кудахчет как курица.
Для девиц из группы я являюсь кем-то вроде дикой зверюшки — опасной и непредсказуемой, но загнанной в клетку железной дисциплины. В зверюшку можно тыкать палочкой и наблюдать за реакцией, главное — вовремя отдернуть руку и избежать укуса острых клыков.
Ненавижу эту суку, но иногда испытываю солидарность — сродни той, что случается у пассажиров идущего ко дну корабля. В конце концов, всех нас ждет примерно одинаковое дерьмо — квартира в хрущевке, муж-придурок и куча детей...
Когда-нибудь, когда я отброшу понты, смою в толчке лезвие и повзрослею.
— Чем порадуешь? — Геля затягивается и выдыхает дым через ноздри, а я, выдержав театральную паузу, сбрасываю с плеча широкую лямку и достаю на свет божий ворованный кардиган. Ее мутные глаза проясняются, в них вспыхивает хищный огонь. — Вау... Сколько?
— Пять! — отрезаю я.
— Не борзей, Кирюх, четыре! Он легально в секонде восемь стоит...
— Ну тогда иди и покупай за восемь... — комкаю тончайшую шерстяную ткань и запихиваю назад. Геля приходит в ужас, проворно поднимает огромную, обтянутую джинсами пятую точку и, порывшись в кармане, протягивает мне оранжевую бумажку.
Бабло у нее не переводится. Просто потому, что каждое утро она и ее беты трясут дань с перваков и прочих нерешительных личностей.
Перенимаю купюру, покрутив ее в пальцах, удовлетворенно прячу в рюкзак. Передаю многострадальную шмотку и падаю на ржавую загородку — поболтать с ровней, послушать последние сплетни, проветрить мозги и изгнать из них несбыточные мечты.
Однако треп Гели скучен, туп и поистине ужасен — через каких-то десять минут я чувствую удушье, оторопь и страстное желание сбежать. Общаться с ней — все равно что вглядываться в канализационный коллектор, рискуя надышаться ядовитыми испарениями, упасть в него и сдохнуть.
Снова переключаю внимание в телефон. Меня интересует любая инфа о Юре, но интервью охотно раздает Ярик — едва заметно дергаясь, умопомрачительно улыбаясь и провоцируя в моей душе волну тепла.
— О, Кирюх, музлом увлеклась? — мычит Геля, растаптывает резиновой подошвой ни в чем не повинный окурок и, сражая меня мерзким запахом табака, заглядывает в экран. Быстро прикрываю его ладонью, но она, несмотря на отсутствие интеллекта, умудряется уловить суть поискового запроса и озадаченно на меня пялится.
— Ты их знаешь? — отпираться бесполезно, и я решаю воспользоваться моментом.
— Ой, это ж главные звезды города. Не слушаю такое, но в прошлом году ходила с бывшим на их концерт. Вот этот вот мальчик, Оул... — она постукивает обгрызенным ногтем по пластику чехла. — Вообще топ...
Не то чтобы я не ожидала услышать подобное о ребятах — успела пробежаться по многочисленным интервью и увидеть их в деле, — но слова Гели все равно отправляют в легкий нокдаун. Грудная клетка изнутри покрывается инеем — иначе и не скажешь о грусти, сковавшей нутро. Это известие окончательно обрубило все возможности примазаться к ребятам, и я сдуваюсь. Ковыряю заусенцы, разглядываю грязные кеды и, впервые в жизни, задумчиво и спокойно задаю альфа-самке животрепещущий вопрос:
— Почему ты называешь меня Кирюхой? Во мне вовсе ничего от девки нет?
— Просто ты, ну... хикка... — она опасливо сворачивает кардиган и откладывает подальше. — Ты вообще непонятно что. Бесполая. Ни с кем не встречаешься, не дружишь и не тусишь. Вечно на измене, будто ждешь, откуда тебе прилетит. А когда открываешь рот — в общем... я тебя не понимаю... А что, ты влюбилась, Шелби? Да? Да, да, да?
— У тебя бомбер лишний? Или зубы? — огрызаюсь я и, плюнув под ноги, быстро встаю и сваливаю в шарагу. В безотчетном бешенстве от сказанного этой тупой кобылой. И от ее прозорливости, прямолинейности и правоты.
* * *
В аудитории настежь распахнуты рамы, пропитанный запахами весны ветерок, прошелестев тетрадными листами, гладит по щеке и без спроса забирается за шиворот.
Направляюсь прямо к кураторше и торжественно вручаю ей деньги:
— Вот, Екатерина Михайловна. Папа очень извинялся. Это моя вина — забыла вовремя передать...
Кураторша забирает их, отсчитывает сдачу и, поджав губы, рисует в ежедневнике жирный крестик напротив моей фамилии. Отныне ей неинтересны условия моего быта, проблемы и злоключения. Временно мы снова не друзья.
Всю пару нам занудно объясняют правила и требования к оформлению дневника и отчета, но я не вникаю в инструктаж — подсчитываю в уме оставшуюся наличку и строю планы выживания.
Если прибавить к ней тысячу Светы и не шиковать, хватит на хлеб, картошку и крупы. На лапшу и несколько банок тушенки.
За окном, окруженная кронами тополей, виднеется крыша моего дома.
Надеюсь, попойка завершена, Кубик свалил, а папа не пропил все средства вчистую.
Я должна его вытащить. Нужно выгнать из кухни уродов, выгрести из-под стола пустые бутылки, починить дверь, выбить в соцслужбе новые
