Солги обо мне. Том второй - Айя Субботина
— Что вашему внуку нужно другое лечение.
Сергей Петрович собирает пальцы в замок и посматривает на меня в поисках одобрения. Вот же придурок. Будь рядом не эта старая перепуганная перечница, наш с ним сговор был бы уже вскрыт.
— Какое лечение? - цежу сквозь зубы, чтобы выглядеть хоть немного встревоженным.
Он снова пускается в пространные размышления, но заканчивает речь громкими словами - очень серьезное и длительное.
— Но это… наверное… очень дорого? - заикается мать Ники.
— Двенадцать тысяч евро только на самое необходимое, - озвучивает врач.
— Матерь божья, - выдыхает она и шарит рукой в поисках опоры.
Любезно подставляю свою руку и нахожу пар слов утешения. Что-то о том, что главное - это жизнь и здоровье мальчика, а остальное - это просто материальное. Как будто кто-то в наше время продолжает верить в старую поговорку «за деньги здоровье не купишь». За деньги можно купить абсолютно все, и даже целого человека.
— Боюсь, вы меня неправильно поняли. - Сергей Петрович в лучших театральных традициях выдерживает паузу и наносит добивающий удар: - Это сумма только на лечение, в день. Не считая сопутствующих расходов на пребывание в клинике. Но мы, конечно, понимаем ваше тяжелое положение и не будем брать с вас плату.
Мать Ники медленно оседает назад. Если бы не я, она бы просто рухнул на пол.
Подхватываю ее под подмышки и усаживаю на диван. Пока доктор зовет медсестер, достаю свой платок, смачиваю его водой из кувшина для поливки цветов в зеленом уголке и прикладываю его к щекам Марины Александровны. Она только охает и что-то бормочет под нос.
Проклятье, почему в этой больнице нет ни одной расторопной медсестры, когда речь идет о том, чтобы не дать двинуть ноги одной немощной бабе?! Крутят жопами перед более отзывчивым мужиком?
Когда, наконец, парочка прибегает на помощь, я с облегчением отхожу в сторону и без особо интереса наблюдаю, как мать Ники приводят в чувство: кто-то накладывает манжетку тонометра, кто-то уже делает укол в плечо. Доктор ходит рядом и делает вид, что контролирует процесс, хотя по факту ему, похоже, точно так же скучна вся эта возня, как и мне.
— Проведите ее в смотровую, - командует он. - Пусть отдохнет несколько минут.
Девицы в белых халатах, как маленькие коршуны подхватывают Марину Александровну под руки и буквально по воздуху тащат свою жертву куда-то дальше по коридору.
— Отличная работа, доктор, - лениво хвалю его дилетантское представление.
На самом деле за те деньги, которые он получил, мог бы выложиться на всю катушку. Но ладно, главное, что результат меня вполне устраивает - в семье Ники теперь достаточно огромная трагедия, чтобы я и дальше мог плести свою паутину, в которую моя маленькая своенравная беглянка обязательно попадется. Мысли о том, как однажды она появится в этом узком проходе, смирная и покорная, заставляет мой член приятно подрагивать в штанах. Возможно, в конце сегодняшнего дня я даже буду в настроении нанести визит моей мартышке Виктории.
— Я не думал, что она примет все это так близко к сердцу, - говорит Сергей Петрович и промокает платком покрытый испариной лоб.
— Не припоминаю, чтобы просил вас думать, - говорю я - и выражение его лица сразу становится смиренным. - Вы свое дело сделали и, надеюсь, будете делать дальше ровно столько, сколько потребуется. Уверен, что, имея вокруг столько современной медицинской техники, обязательно можно найти страшные и дорогие болезни, тем более у такого слабого ребенка.
— Олег Викторович, - доктор откашливается, и я на минуту подозреваю, что он до их пор не вышел из образа, - я как раз об этом и хотел с вами поговорить.
Я молча жду, когда ему надоесть корчить эти трагические паузы и он перейдет к делу.
— Дело в том, что мальчик действительно болен.
— Да неужели?! - С трудом сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться прямо в его морщинистую рожу, по которой идут уродливые красные пятна. С учетом всех обстоятельств, это было бы подозрительно. - Знаете, я как раз что-то такое подозревал, когда сегодня утром мне позвонила чокнутая нянька мелкого говнюка и в истерике начала орать, что ребенок задыхается и синеет! Но кто бы мог подумать, что без вашего дофига умного мнения, все это было просто ничего не значащей херней!
— Олег Викторович, у мальчика бронхогенная карциома. Я видел его снимки, диагноз, конечно, нужно будет уточнять дополнительными анализами, но я практически не сомневаюсь, что мое предварительное заключение подтвердится.
— А можно человеческим языком? - поторапливаю я.
— У него рак легких. Много новых образований на снимках и…
— Как это влияет на нашу договоренность? - перебиваю его возможные длинные разглагольствования.
Он пару раз моргает и снова вытирает платком мокрый от пота лоб.
— Это значит, что мальчику действительно требуется дорогостоящее лечение. Скорее всего, ему будет нужна операция. Возможно - трансплантация. Не в нашей клинике, потому что у нас нет ни нужного оборудования, ни специалистов для того, чтобы ее провести.
Он пытается бухтеть еще что-то, но я прикладываю палец к губам, призывая его заткнуться.
Мне нужно подумать.
Поворачиваюсь, сую руки в карманы брюк и концентрируюсь на своей стоящей за окном новенькой спортивной тачке. Сменил надоевший кабриолет на эту ярко-желтую малышку, хотя уже давно не сезон, чтобы рассекать на таких по дорогам. Но после бегства Ники я вдруг понял, что потерял вкус абсолютно ко всему - к женщинам, к удовольствиям, к возможности получить все, что захочу. Покупка нового автомобиля добавила каплю настроения в мои серые будни. Правда, моя эйфория была короткой и закончилась уже через несколько дней.
Проклятая маленькая Ника. Я перестал чувствовать жизнь с тех пор, как из моих рук ускользнуло то, что я не собирался отпускать.
Когда-то давно, когда в моей жизни не было дорогих вещей, и я был вынужден довольствоваться обносками из стоков, я пообещал себе, что доползу на вершину, даже если ради этого придется срывать других альпинистов. В сущности, именно так я и делаю до сих пор: вижу то, что мне нужно, а потом просто нахожу самый быстрый способ это получить. Вопросы морали перестали заботить меня примерно в то же время, когда я понял, что деньги закрывают все глаза и рты. А слепая беззубая совесть превращается в молчаливое «все правильно».
Я бы никогда
