Дик Портер - Преданное сердце

Похоронив маму, я почти не сомневался, что теперь и отец точно так же покатится вниз: жизнь его казалась настолько серой и унылой, что, по моим представлениям, наслаждаться ею он никак не мог. Я заблуждался: оказалось, что у отца уже несколько лет была подруга, и теперь он начал появляться с ней на людях. Звали ее Кэтлин Доети; она была католичка, жила раньше в Чикаго, а потом каким-то образом очутилась в Нашвилле, где стала работать консультантом по инвестициям. Хотя они с мужем, тоже католиком, жили раздельно, встречаясь только ради детей, об официальном разводе не могло быть и речи. Я был благодарен Кэтлин за то, что она подбадривала отца, но еще больше — за ее деловые советы, потому что, как выяснилось, она обладала исключительной сметкой, которой так не хватало отцу. Я знал, что у мамы был участок земли неподалеку от Льюисбурга и вклад в каком-то деревенском банке, но мне и в голову не приходило, что из этого можно извлечь что-нибудь существенное. Однако Кэтлин считала иначе. Она уговорила отца продать обе фермы, приобрести карандашную фабрику и в подходящий момент сбыть акции в банке. Доход от операции составил четыреста тысяч. С этим капиталом она скупила акции компании "Минни перл фрайд чикен", когда они шли по двадцать долларов, а потом, когда цена подскочила до шестидесяти долларов, вышла из игры. Повинуясь какому-то инстинкту, она вложила эти деньги в полупроводники и опять сбыла акции в нужный момент. Не успел отец понять, что, собственно, произошло, как Кэтлин сколотила ему пару миллионов. Но не только за денежными делами отца следила Кэтлин. При ней он впервые по-настоящему окунулся в жизнь. Хотя она и слышать не хотела о браке, время они проводили весьма бурно: теннис, верховая езда, симфонические концерты, уикенды в Сан-Франциско и Нью-Йорке. После каждого такого мероприятия отец, казалось, молодел, ему хотелось еще и еще — это-то и привело его к гибели. Чем более молодым он себя ощущал, тем больше его привлекали виды спорта для молодых — начиная с рэкетбола и кончая мотоциклом. Когда они с Кэтлин занялись водным слаломом, я сначала испугался, но потом, увидев отца при полной амуниции, немного успокоился: в своем предохранительном костюме он был похож на космонавта. Его не могло ни разбить о камни, ни затянуть под воду. Одного лишь я не учел: что его лодка может перевернуться, застрять между камнями и похоронить отца под собой. Именно это и произошло — на реке Окои, у Чертовой дыры, в погожий октябрьский день. Всех остальных сразу вынесло на поверхность, а отец оказался единственным за много лет, кто утонул в этой реке. Когда кончились соболезнования, мы с моей сестрой Мадлен подсчитали, сколько оставил нам отец, и обнаружили, что теперь каждый из нас стоит, по меньшей мере, миллион.

Разумеется, по большому счету это были копейки: Сару Луизу ждало гораздо более крупное наследство. Но мои-то деньги были уже при мне, а ей еще предстояло немного подождать. Удивительно, как сразу переменились и Сара Луиза, и девочки, причем переменились отнюдь не в лучшую сторону. До того как я получил свой миллион, Сара Луиза с дочерьми сходились только в одном: в том, что у всех больше денег, чем у нас. Каждая из них напоминала мне об этом по-своему. Сара Луиза, например, грелась в лучах воспоминаний о своей безмятежной юности, когда стоило ей показать пальцем на кольцо, на манто или на автомобиль, как она моментально получала эту вещь. Как ужасно, что все осталось позади и теперь приходится перебиваться на шестьдесят тысяч в год!

С нашей старшей дочерью, тоже Сарой Луизой, которую мы звали Эсель — по первым буквам имени, — дело обстояло несколько иначе. Она выросла толстой и неуклюжей, и ни мальчики, ни девочки не искали ее компании. По мнению Эсель, лишь мое нищенское положение мешало ей стать главной звездой. Ничего нет странного в том, что никто ею не интересуется, рассуждала Эсель: в фешенебельных местах она почти не бывает, наряды ей покупают в Нашвилле, даже лошади у нее нет. Ясно как день, почему ей никогда не звонят: кому охота встречаться с девушкой из другого круга? У меня не хватало духа объяснить Эсель, что зря она задирает свой толстый нос, что сердиться ей нужно не на меня, на природу. Во внешности Эсель странным образом соединились все некрасивые фамильные черты — и с моей стороны, и со стороны Сары Луизы, — и чем гуще был слой косметики, под которым дочь их прятала, тем лучше было видно, что ей действительно есть что прятать.

— Папа, — обращалась ко мне Эсель, — неужели нам снова торчать все Рождество в Нашвилле? Тут же никого не будет, все едут в горы или на Багамы.

— Да-да, Эсель, — отвечал я, — но, к сожалению, большего мы не можем себе позволить. Подожди немного.

— Вот так всегда: "подожди, подожди"! Мне уже скоро в колледж поступать, а я еще ничего не видела в жизни.

— Боюсь, я не в силах тебе помочь.

Наша вторая дочь, Элизабет, так потрясающе копировала свою мать, что вполне могла бы выступать с этим номером на эстраде. Все слова, все жесты были у нее от Сары Луизы. По телефону их вообще невозможно было отличить, а когда они разговаривали в соседней комнате, я лишь с большим трудом догадывался, кто есть кто. Как ни странно, сама Элизабет не понимала, почему она себя так ведет. Если бы ее спросили, откуда у нее такие фразы, как "Он невыразимо хорош" или "Божественная женщина", да еще сопровождаемые легким взмахом руки, она бы ни за что не ответила, хотя пятью минутами раньше эти же самые слова произнесла Сара Луиза. Та слава, которой так жаждала ее старшая сестра, целиком досталась Элизабет, и она купалась в ее лучах. Женские молодежные общества буквально осаждали ее, пытаясь заманить к себе; в конце концов Элизабет остановила свой выбор на самом престижном из них, "Альфа пси". Каждый вечер ей звонили раз по десять, а в выходные дни к нам толпами валили какие-то юноши, желавшие щегольнуть новой машиной или хотя и не окрепшим, но все-таки баском. В школьном ежегоднике фотографии Элизабет красовались чуть ли не на каждой странице. Каким только клубам она ни принадлежала, куда ее только ни избирали! Что касается Сары Луизы, то она, с одной стороны, гордилась Элизабет, с другой — ощущала некоторую досаду: ведь она много лет пребывала в уверенности, что подобной ей девушки Нашвилл никогда не знал, а теперь вдруг объявился кто-то, готовый ее затмить, и не просто кто-то, а собственная дочь.

Желать, чтобы Элизабет уделяла много времени мне, было бы, конечно, наивно. К бедности моей она относилась точно так же, как относилась бы к любому другому несчастью в жизни, то есть не обращала на нее никакого внимания. При этом, разумеется, она не обращала внимания и на меня. Первой она заговаривала со мной не чаще одного-двух раз в неделю. Когда это все-таки случалось, ее фразы, как правило, начинались со слов "О, папа", так что со временем я начал чувствовать себя неким ирландцем с диковатой фамилией О'Папа. "О, папа, — обращалась ко мне Элизабет, — разве я тебе не говорила, что мне нужен сегодня «бьюик»; или: "О, папа, разве ты не знаешь, что я еду с Морганами в Монтигл?" Я был уверен, что когда-нибудь она придет и тем же самым тоном скажет: "О, папа, через неделю я выхожу замуж".