Барбара Виктор - Новости любви
Я притягиваю его к себе и прижимаюсь губами к его мокрой щеке. Разве я могу в чем-то обвинять этого мальчика, который так предан Ави?!
– Ави не знает команды «Вперед!», – однажды сказал Гидон. – Он всегда кричит «За мной!»…
Только в этот раз Ави промолчал и отправился на опасное задание один. И снова меня охватывает ярость. В душе все вскипает. Потом я снова прихожу в отчаяние. Я пытаюсь что-то понять.
Как он мог так со мной поступить? Со мной и нашим ребенком. Ведь он знал, как рискует.
– Ты ни в чем не виноват, Моше, – говорю я. – Его нельзя было остановить.
Он вытирает слезы тыльной стороной ладони и открывает дверцу автомобиля.
Когда я забираюсь в машину, Гила усаживается рядом со мной.
– Он сильный, Мэгги, – говорит Гила. – Если он жив, то выберется оттуда.
– А если нет?
Она закусывает нижнюю губу, и се глаза наполняются слезами. Что она может ответить? Да и кто вообще может знать, чем все это кончится, если единственное, что осталось, – это дотла сожженный израильский джип, который брошен на залитом кровью шоссе где-то между Тиром и Сидоном.
Мы обе подавленно молчим, а когда Моше и Гидон усаживаются на передние сиденья, я опускаю голову на плечо Гилы. Слезы текут и текут, и я ничего не могу с этим поделать.
– Вот увидишь, – говорит Гидон, оборачиваясь, – если он жив, они обязательно начнут торговаться.
– А может, он жив? – говорю я, сама не понимая зачем.
– Этого я не знаю, – отвечает Гидон.
– Но шансы все-таки есть?
Я молю, чтобы он дал мне хотя бы один процент надежды.
– Не слишком большие.
– И что же теперь?
Гидон начинает отвечать, но военврач, сидящий рядом, врывается в разговор, словно танк на Синай.
– Нам следует дождаться, чтобы они сделали первый шаг – начали торговаться, – говорит он.
Однако Гидон ориентируется в ситуации лучше всех.
– Уже задействованы люди, которые вошли с ними в контакт и пытаются либо получить тело, либо узнать, в каком состоянии он находится.
Гидон говорит не о ком-нибудь, а о своем лучшем друге, о человеке, которого он знает двадцать лет и с которым прошел три войны, и мне удивительно, как ему удается не смешивать личное отношение к происшедшей трагедии с профессиональным подходом к делу. Как бы там ни было, они свое дело знают.
– Я беременна, – говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь.
Автомобиль проезжает последний контрольный пункт и выезжает с территории аэропорта.
– Я в курсе, – мягко откликается Гидон. – Мы все в курсе. И мы тебя не бросим, обещаю тебе. Мы все с тобой.
Почти о том же я думала в Нью-Йорке. Несмотря ни на что, этот ребенок родится и будет плоть от плоти моей и того мужчины, которого, может быть, здесь уже никогда не будет. И хотя Гидон уверяет, что я не останусь одна, он вкладывает в это другой смысл – дух единого коллектива, дух кибуца, – и моя боль не утихает. Я хочу, чтобы Ави был рядом со мной. Был рядом всегда.
– Мэгги, – говорит Гила, – прими наши соболезнования. Мы слышали о твоей матери…
Все молчат. Мне кажется, что на них снисходит своего рода умиротворение. Мое горе для них – словно еще один ужасный эпизод из выпуска теленовостей. Время залечивает любые раны.
– Теперь ты дома, Мэгги. Все будет хорошо!
– Мужайся. Мы с тобой. Все будет хорошо, – повторяет Гидон.
Быть сильным. Быть смелым… Вот вся глубокая философия израильской армии, сжатая до одной фразы… Если бы это еще и вылечивало боль!
Я сижу у себя в офисе в тель-авивском отделении Ай-би-эн. Пью теплое молоко. Просматриваю кипы журналов и газет, которые каждую неделю привозят из Штатов и которые у меня никогда нет времени читать. Тут же сидит и Крис Ринглер, который готовит интервью с Ахмедом Хасаном, известным палестинским лидером с Восточного берега, прямо связанным с Абу Ибрагимом.
Днем я стараюсь предельно загрузить себя делами, чтобы отогнать грустные мысли. Зато по ночам меня охватывает отчаяние. К тому же здесь слишком много людей, которые выражают мне свое искреннее сочувствие. Дважды в неделю мне всенепременно звонит Куинси, чтобы узнать, как я себя чувствую, и развлечь удивительными анекдотами из жизни общих знакомых в Нью-Йорке. Однако в нашем разговоре обязательно наступает момент, когда Куинси умолкает, чтобы, преодолев колебания, поинтересоваться, есть ли у меня какие-нибудь новости. Клара тоже звонит. Но начинает реветь, даже не успевая для отвода глаз завести разговор о посторонних вещах. Так что мне приходится еще и успокаивать ее.
Об Ави нет никаких новостей. Между прочим, прошел уже год с тех пор, как шестеро израильских солдат были захвачены в буферной зоне безопасности ООН. Они так и не освобождены. Однако израильская делегация на переговорах настроена оптимистично, уверенная, что ее трудная миссия почти выполнена. Как раз вчера вечером Гидон сказал, что Красному Кресту дано разрешение посетить тюрьму в Дамаске – убедиться, что заключенные в ней относительно здоровы и относительно бодры.
Ахмед Хасан отказывается разговаривать с любыми представителями западной прессы с тех пор, как захвачены израильские солдаты. Нет никаких сомнений в том, что ему все известно от его доброго друга Ибрагима, однако он очень тщательно скрывает свою связь с последним. То, что теперь он согласился встретиться с Ай-би-эн, по-видимому, означает, что он имеет сообщить через нас нечто важное – очередное послание палестинского лидера.
– Лучше бы нам отказаться от этой встречи, – говорит Ринглер. – В противном случае нам придется ехать туда ночью.
– Я не прочь провести этот вечер в компании, – печально улыбаясь, говорю я.
Крис обнимает меня.
– Мэгги, Мэгги, – говорит он, гладя меня по голове, – тебе кажется, что это очень смело, да?
Я поднимаю голову и смотрю на него. У меня на глазах блестят слезы.
– Именно так, – отвечаю я тихо, – и если бы я попыталась тебе это объяснить, ты бы не поверил.
Крис снова привлекает меня к себе, но я мягко его отстраняю.
– Я запретила себя жалеть, ты помнишь?
Он качает головой, и его голос прерывается.
– Я помню.
Когда мы мчимся среди бесплодных холмов долины Иордана по дороге, которая ведет на Западный берег, я думаю о том, как далеко я могу зайти в интервью с Хасаном. По мере удаления от невидимой «зеленой» линии, которая отделяет Израиль от территорий, захваченных в 1967 году в период Шестидневной войны, мой оптимизм тает с каждой следующей милей. Если ООП не собирается передать через западную прессу определенную информацию для Израиля, наше интервью превратится в обычный набор лозунгов и никчемной риторики. Однако какими бы ни были намерения Хасана, мы обязаны вести нашу игру со всеми мерами предосторожности. Особенно если разговор зайдет об одном загадочно исчезнувшем генерале, на которого у меня свои виды.
