Наталья Нестерова - Испекли мы каравай (сборник)
Как назло, мама пришла домой в тот момент, когда я отлучилась в туалет и не смогла представить их друг другу лично. Надо еще заметить, что главной проблемой Изольды была неустойчивость. Чем я только ни пыталась заменить недостающую ногу, манекен не стоял вертикально, валился. Наверное, центр тяжести сместился роковым образом или вовсе пропал, потому и выбросили такую замечательную искусственную девушку. В итоге под недостающую ногу я подложила стопку книг. Изольда стояла, но ненадежно, любого толчка, колыхания воздуха было достаточно, чтобы она полетела носом вниз или завалилась набок.
Мама вошла в комнату, услышала какое-то движение, шорох, повернула голову. На маму падала, звеня бусами, рыжая красавица в берете и черных очках. Я услышала грохот и испуганный крик мамы. Она голосила тонко, дребезжаще: «И-и-и…» Влетев комнату, я обнаружила лежащую на полу маму, которую сверху обнимала Изольда. Очки у манекена свалились, но и мамины глаза, безумно вытаращенные, были не вполне человеческими. Они уставились друг на друга без всякой симпатии во взорах.
— Что это? — просипела мама.
— Изольда. — Я принялась поднимать манекен. — Она чудная! Она прекрасная! Это будет моя самая любимая кукла! — тарахтела я без пауз.
Не вставая с пола, мама отползла к дивану и прислонилась к нему спиной. Мама по-прежнему смотрела с ужасом и выглядела очумело. А я, нежно обнимая Изольду за талию, восторженно расписывала, как счастлива иметь такую большую прекрасную куклу. Маму мои восторги нисколько не тронули.
— Я чуть не умерла, — бормотала мама. — У меня сердце едва не разорвалось. Какой страх! Какая мерзость! Немедленно выкини эту гадость! — Голос у мамы крепчал и повышался. — Чтобы духу этой пакости в нашем доме не было!
Потирая ушибленную спину, мама вставала и требовала, требовала немедленно выкинуть Изольду.
— Почему на ней моя блузка? Кто тебе позволил надевать мои вещи на эту помойную дрянь?
Мама имела обыкновение ругать меня с помощью риторических вопросов: «Как тебе пришло в голову отдать цыганке-попрошайке все деньги?», «Зачем вы пьяному дяде Мише завязали на голове бантик?», «Почему ты убежала со двора и неизвестно где пропадала до вечера?», «Как тебе не стыдно воровать яблоки в чужом саду?». Ответов на эти вопросы не существует, только неискреннее обещание: «Больше не буду!»
Мама была непреклонна: Изольду вон, и точка! Я плакала, умоляла, даже бухнулась на колени и молитвенно сложила руки:
— Заклинаю тебя моей жизнью!
Это я видела в каком-то фильме. Там девушка просила отца не отдавать ее замуж за корявого старика, позволить с любимым, молодым и красивым соединиться. Сцена мне запомнилась из-за непонятности страстей. Чего девушка на коленях стоит и плачет? Сбежала бы из дома со своим парнем, и дело с концом. У нас во дворе две девушки сбежали — одна с солдатом, другая с заезжим циркачом. Но, оказывается, в жизни бывают ситуации, когда и на колени встанешь, и лоб в мольбах разобьешь. Расставание с Изольдой для меня было равносильно крушению надежд, планов, восхитительных игр, возможности возвыситься над подругами, наконец.
Коленопреклонение на маму не произвело впечатления.
Она поморщилась:
— Что это еще за спектакль?
От мольбы я перешла к торгу: готова выкинуть все свои игрушки, только Изольда пусть останется, я буду каждый день мыть посуду, пол, стирать белье и честно чистить зубы. Потом пошли в ход угрозы: не стану есть, пить, умру от голода и не буду никогда-никогда с тобой разговаривать.
— В такой последовательности? — спросила мама. — Сначала умрешь, потом не будешь разговаривать?
Отчаяние мое было непередаваемо велико. Но единственное, что мне удалось выторговать, — Изольда остается в квартире до завтрашнего дня. Это был шанс, потому что был еще папа-защитник. Он не чаял во мне души, потакал капризам, смеялся над шалостями и стоял на линии огня между мной и мамой, за папиной спиной я всегда могла спрятаться и уговорить его, главного судью, на смягчение приговора мамы-прокурора. Не неделю сидеть дома, а два дня. В кино не пойдешь, а телевизор смотреть можно.
Папа работал мастером на шахте, с утра до глубокой ночи пропадал на работе, в выходные отсыпался, видел меня урывками и справедливо считал, что наше недолгое общение не должно омрачаться разбором моих полетов, совершенных много часов назад. Когда он приходил домой в урочное время, я мчалась, висла ему на шею, обнимала крепко-крепко.
Я любила его искренне, но к этой любви все-таки примешивалась корыстная мыслишка: сейчас папа подействует на маму, она смягчится. Мама таяла от обаяния и шуток папы. Ее глаза начинали по-доброму светиться, она качала головой как бы осуждающе, но уже счастливо улыбаясь.
Глядя на нас, слившихся в объятии, говорила:
— Мойте руки, садимся обедать.
На самом деле ей, наверное, хотелось сказать: «Как я вас люблю!»
Папа меня не выручил.
На шахте случилась авария, и он пришел домой за полночь. Прежде чем идти спать, он как обычно зашел в мою комнату — поправить одеяло, убрать с моего лба волосы и тихонько поцеловать. Но в ту ночь я, не в силах расстаться с Изольдой, взяла ее в свою постель, положила с краю, сама откатилась к стеночке.
Не включая света, папа вошел в детскую, склонился и облобызал манекен. Папа взревел как бешеный бизон. Соседи, наверное, повыскакивали из кроватей. Маме потребовались доли секунды, чтобы проснуться и совершить невероятный прыжок из одной комнаты в другую. Мама включила свет. Таким папу я еще не видела. Испуганным. Папы ничего не боятся и никогда не пугаются, на то они и папы. Но мой смотрел на Изольду с диким страхом.
— Кто это? — просипел папа.
Забегая вперед, скажу, что реакция на Изольду у мужчин и женщин была одинаково противоположной. Мужчины вопили как раненые звери и спрашивали: «Кто это?» Женщины не верещали в голос, как можно было бы ожидать, а обморочно ахали и приседали, колени у них подкашивались. Первым вопросом тетенек было: «Что это?» Исключением стала только тетя Зина, но о ней речь впереди.
К сожалению, Изольда, укрытая одеялом по шею, предстала перед папой не лучшей своей стороной — плешивым черепом и пустым глазом.
— Что ты молчишь? — спросила меня мама. — Сначала чуть меня на тот свет не отправила, теперь папу.
Я принялась нахваливать свою новую большую куклу, через слово вставляя «папочка»: «Папочка, она прекрасная… папочка, я без ума от нее… папочка, скажи маме, пусть Изольда останется…»
Но папочка меня не слушал. Он подошел к кровати, откинул одеяло и уставился на Изольду с таким брезгливым отвращением, словно это была не большая кукла, а мерзкая гигантская лягушка. Я невольно рассмеялась: папа испугался манекена!
