Отблеск миражей в твоих глазах - De Ojos Verdes
— Со вчерашнего вечера его нет. Я заставил отца всё замять. Можешь идти…
— Ты что здесь делаешь?!
Оборачиваюсь на гневное шипение, сталкивалась с бешеными глазами влетевшей Назели:
— Кто тебя сюда впустил? — бушует неистово и стремительно налетает. — Вон! Пошла вон отсюда!
— Мама… — цедит Марат.
— Я тебя предупреждала, что от него одни беды! — она не слышит сына, продолжая свирепствовать в мою сторону. — Посмотри, что он натворил! Чуть не убил человека! Эти проклятые гены! Звериные! Гадкие! Нравится тебе? Полюбуйся!
— Мама!..
— Я не допущу, чтобы ему всё сошло с рук! Я добьюсь наказания! Ты меня слышишь, глупая девчонка? Беги, пока у тебя есть такая возможность!
— Как Вы когда-то?.. — бросаю холодно.
Женщина вытягивается от нанесенного оскорбления и скрежещет зубами, буквально топя меня в своей ненависти.
— Вон! — её голос резко садится на эмоциях. — Вон! Катись к своему уголовнику, раз настолько тупа!
— Лус… — Адамов пытается сгладить углы, но я останавливаю его взмахом ладони.
— Выгоните меня, даже если я пришла к Вашему сыну? А если я хочу остаться… насовсем?
В палате воцаряется гробовая тишина. Жгучие глаза напротив застывают в немой ярости.
А я, склоняя голову набок, беззастенчиво рассматриваю ее, чувствуя, как вся моя неприязнь куда-то улетучивается.
Потому что она — действительно никто. Эта незнакомка, подарившая мне любимого человека, причастная к его рождению, но не жизни. Никто.
— Ты что себе позволяешь? — звенит возмущением Назели.
— Я так и думала, — жму плечами и одариваю ее милой улыбкой. — А как же предложенная Вами помощь?..
— Какая помощь? — Марат повышает интонации.
Адамова хватает мое запястье и выпихивает наружу, захлопывая за собой дверь. Ее не останавливают грозные крики сына. Женщина тащит меня дальше, но я вырываюсь через пару шагов и тру покрасневшую кожу.
— Чтобы я тебя больше не видела рядом с ним! Он уже и так пострадал достаточно по твоей вине! Не позволю! Ты поняла меня?! Убирайся!
Её красивые, но искаженные в истерике черты вызывают во мне отторжение. Я понимаю, что она потеряла себя в новом приступе страха и стараюсь говорить без попыток задеть:
— Марат пострадал исключительно по своей вине. Потому что посягнул на чужое. Знаю, Вам не особо интересно, но Барс тоже получил немало увечий. И инициатором был не он. Хоть в Вашу голову это втиснуть будет сложно, я повторю: вся вина за случившееся лежит на Марате, Барс защищался. Ваш сын провоцировал его, слал мне цветы и подарки, а потом сам же и зацепил Барса…
— Я сказала, уйди отсюда! Не желаю ничего слушать! — орет на весь коридор.
— А придется, — отбиваю спокойно, но жестко. — Я надеюсь, это наша последняя встреча, поэтому выскажусь. Вы, вся ваша семья, безумно надоели уже. Именно вы к нам и лезете с переменным успехом. Не мы — я или Барс. А вы. Всё то плохое, о чем Вы меня предупреждали, исходит только от вашей семьи. Барс же — лучшее, что со мной случилось. Потрясающий подарок жизни. Он удивительный, заботливый, надежный. Он нежный, преданный, внимательный. Достойнее него никого нет! Образ, который Вы себе придумали двадцать лет назад, вообще ни разу не про него. И, знаете, что? Я Вас понимаю.
Назели недоуменно хлопает ресницами. Не встречая от меня ответной агрессии, она явно путается в реакциях. Продолжает тяжело дышать, но молчит. Грудная клетка вздымается смятенно, в глазах — беспробудное непринятие. Все мои слова либо проходят сквозь нее, либо отлетают рикошетом.
Эта женщина попросту не хочет внимать истине. Истина у нее своя.
— Предложенная Вами тогда помощь была не протянутой рукой милосердия. Плевать Вам на меня и на мои сложности, возникни они и в самом деле. Вы жаждали другого — заткнуть свою, как мне кажется, местами бунтующую совесть. Подтвердить, доказать, что когда-то давно Вы всё же поступили правильно. Мальчик, которого оставили, пропащий, его не спасти. Вы нуждаетесь в подпитке своей теории. Чтобы в очередной раз оправдать себя же — это не Вы плохая, это они все плохие. И если бы Барс и вправду был исчадием ада, а я — его жертвой, Вас бы это порадовало и утешило.
— Ты ненормальная, — срывается на шепот, пораженная моим открытым обвинением.
— Конечно. Я ненормальная. Вы — святая великомученица. Несколько лет терпели садиста-мужа, переносили свою боль на маленького сына, а потом ухватились за помощь друга семьи и перечеркнули болезненное прошлое. Оно Вас убивало, и Вы боролись, как могли. Тут Вас никто не посмеет упрекнуть. Но… хоть еще один оскорбительный эпитет в сторону Бара… и… слушайте внимательно: клянусь, я сожгу Вас самолично. Ищите новые источники для своих внутренних терзаний.
— Ты… ты… — начинает, было, но резко замолкает, бледнея.
Сперва мне кажется, что она собирается с мыслями. Но ее стеклянный взгляд направлен куда-то вверх, в глазах — неподдельный ужас.
Я оборачиваюсь, интуитивно предполагая, кто стоит за моей спиной…
Да. Таривердиев.
Он тоже смотрит на Назели неотрывно.
Наверняка это их первая встреча лицом к лицу за очень долгие годы.
Затаиваю дыхание.
Атмосфера искрит напряжением. Какой-то хищной настороженностью.
А потом в секунду вектор мизансцены меняется, когда Барс переводит взгляд на меня и протягивает руку. Тут же сжимаю его пальцы с колотящимся в горле сердцем.
Он делает шаг к палате.
Адамова кидается к двери и закрывает её собой, транслируя беззвучное: не пущу!
Системы моей жизнедеятельности дают сбой при осознании бесчеловечной истины: она защищает неродного сына от родного, готовая стоять насмерть. Она делает то, чего не сделала когда-то для Барса. И в эту секунду во мне борются два взаимоисключающих желания: я хочу назвать её тварью и выкинуть в ближайшее окно… и я же хочу обнять её и привести в чувство, демонстрируя, что изверг остался в прошлом и никогда больше не тронет…
Таривердиев выпускает мою ладонь, абсолютно безэмоционально берет Назели за плечи и отодвигает в сторону. Аккуратно и бережно. И тем не менее — женщина проживает жуткий страх, цепенея всем телом. Подбородок ходуном ходит. Глаза наполняются влагой.
Боже, она всё равно видит Барса чудовищем… Это неисправный дефект ее отравленного восприятия. Безнадежно.
Мы входим в комнату и направляемся к койке, оставляя парализованную Адамову позади.
— Жив… всё-таки? — констатирует якобы весело Таривердиев.
— Эй, Шахерезада, а твой муж, в отличие от тебя, за меня переживал, — в тон хмыкает ему Марат, пытаясь мне подмигнуть.
Оба покалеченные и изведенные, они выглядят… эпично.
— Шахерезада?.. Кажется, ты не всё понял из нашего последнего разговора?.. — Барс наступает мрачно.
Я сдерживаю испуганный визг.
— Да понял я, понял, — сдается устало
