Елена Нестерина - Женщина-трансформер
– Пусть летает. Не говорите никому! – просил Глеб, и на лице его была настоящая мольба. Мольба сильного человека, оказавшегося в отчаянной ситуации. – Она же чудо!
– Конечно, чудо! – всплеснув руками, ахнула бабушка Тоня. Подошла ко мне и осторожно погладила пальцами по перьям. – Ну надо ж тебе, Господи…
Остальные тоже подтянулись. С одной стороны, понятно – поверить в то, что ты видишь ЭТО собственными глазами, почти невозможно. Но ведь я же была – я говорила с ними, блистала кокошником, махала крыльями, сверкала прелестями.
Снова взмыла в небо, вернулась, ударилась о сыру землю (ух, на самом деле сыру!), обернулась женщиной. Невестой, не фиг собачий!
Глеб, чтобы не смущать общественность, тут же накинул на меня куртку. Подобрал свалившуюся картонную корону.
А я ещё думала, как бы кто из зрителей не преставился… Вот циничная же я… Нет. Обошлось. Людотинские жители обступили меня. Спрашивали, восхищались, плакали (Маня), я снова билась о землю, снова взлетала. Падала, поднималась на ноги, стояла под лучами заходящего майского солнца босиком и без куртки. А люди всё удивлялись.
Они нас обнимали. Целовали. Хлопали по плечам и снова обнимали. Они желали нам счастья, да, опять желали. Они говорили, что меня им Бог послал. И Глебу тоже – тоже послал на счастье. Что они станут меня беречь. Что никого-то тут, в лесах, теперь и нету – только они и звери с птицами. Которые меня не обидят. А мне здесь будет хорошо. И они станут полётами моими любоваться. Ведь это ж надо, какое чудо – и к ним! Это ж надо!..
Теперь чуть не плакал Глеб. Лучше бы плакал – так дрожал его голос, так он сдерживал волнение, благодарное счастливое волнение, так он меня к себе прижимал, так целовал бабок и деда.
Хотелось запомнить этот день на всю жизнь – и вытаскивать его из памяти для счастливейшего наслаждения. Ведь если в дальнейшей моей биографии наступит «всё плохо», что ещё можно помнить, чем радовать страдающее сердце? Только счастливой любовью. Или памятью о ней.
– Я хорошая, правда! – как чистую, как самую правдивую правду говорила я. На душе у меня было солнечно, приподнято и осмысленно. Хорошее это было состояние. Настоящее какое-то. – Я вам обязательно как-нибудь пригожусь! Ведь мне дороги не нужны, и летаю я быстрее, чем хожу. Вот почту кто вам носит?
– Да какая почта… – махнул рукой дед Василий Кузьмич.
– А пенсии?
– Раньше почтальонка мездряковская таскала, – ответила баба Вера. – Сейчас у неё ноги не ходять. А из Прони не набегаисси сюда. Маньку вон посылаем.
Ну, так я и думала. Мы с Глебом переглянулись. Устроюсь на почту. И куда там ещё надо – в сберкассу, что ли? Буду по району пенсии разносить. «Алконост-экспресс», ускоренная доставка. Оборудую себе несколько тайных аэродромов по окрестностям. Там буду оборачиваться, вещички из сумки вытаскивать и выходить к людям во всём цивильном. Чин – чинарём, обычная селянка. В общем, там, где машина не пройдёт и бронепоезд не промчится – да, там я пулей могу просвистать. Потому что кто я в рифму к «не промчится»? Правильно, супер-птица.
Пока афишировать себя перед широкой общественностью в лице жителей окрестных деревень я не буду – посмотрим на их поведение и общую адекватность реакции. А за своих я была уверена. И, кажется, Глеб тоже. Вот он как улыбается – спокойный даже, не похож уже на юного комиссара. Маленький мой…
Да – а если моё исследование местного населения покажет позитивные результаты, то есть я не обнаружу болтунов, придурков и прочих отстойных элементов, то можно легализоваться и широкомасштабно!
Вместе с нашими стариками мы просидели этот праздничный день до самого позднего вечера. Они вспоминали войну – оказывается, баба Вера воевала в партизанах, у неё даже орден есть и звонкая связка юбилейных медалей. Помогали партизанам и Василий с Антониной – но детских орденов для них не предусмотрели, а медали их отыскали только в 1985 году. Тоже юбилейные. Берегут. В Людотине немцев не было – не добраться в такую глушь. А в окрестностях, ближе к дорогам, их гоняли конкретно. Да и сейчас, я заметила, народ здесь проживал не жидкий, с нашим беспринципным подмосковным населением не сравнить.
Ещё они рассказывали, что здесь происходило в последующее время. Это были странные истории. Надо же – почти о любом из тех событий можно было рассказывать и в позитиве, и в негативе. И хорошо, что колхоз, и плохо, что всё вокруг колхозное, всё вокруг ничьё. И какая замечательная природа – и она же, при отсутствии в лесных деревнях газа, водопровода и прочего, вынудила большинство жителей свалить отсюда в менее красивые, но более удобные края. И уже никогда, никогда здесь не будет канувшей в никуда жизни предыдущего уклада – с бодрой осмысленной работой, с общим жизнерадостным весельем и верой в счастливое будущее, которое можно приблизить, заработать, приманить своим честным-благородным поведением, трудолюбием, чистотой помыслов. Да и вообще, подумалось мне, времена Советской власти – это оказалась отличная проверка наших людей на поганство. Жалко только, что в жизни нет вообще никакой закономерности возмездия. А герои и хитрожопцы оказались равны не только перед смертью, но и перед пенсией.
Почему я об этом так подробно выспрашивала? В смысле как они гасили немцев, как в колхозе работали? Мне нужно было подтверждение правильности своего выбора. Потому что хотелось жить среди героически настроенного населения, а не с обывательской шантрапой. И подтверждение это я получила.
Мои это люди.
Наши.
… – Помрём – и всё. Одне вы тут останетесь, – махнула широкой ладонью баба Маша. – Оставайтеся. Наша зямля – кому ж достанется?
Мне. Нам. Пусть достанется всё это нам. Едва я подумала так, как тут же почувствовала, как во мне проснулось желание общественной деятельности… Не дурно-пафосная благотворительность, а простая деятельная жалость. И пока эти леса, эти дивные холмы, повороты речки, луга и заросшие поля не купили американцы, не заселили китайцы, мы тут сами, как можем, счастливо поживём. Может, конечно, этим самым американцам-китайцам мы со своей землёй и на фиг не нужны. Но перед лицом возможной опасности русский человек обычно взбадривается. Вот и мы взбодримся – и такого позитива наворотим!
Правда – я останусь в деревне. Ведь с неё всё и начиналось, из лесных селений выходили будущие жители городов. И сюда бежали спасаться, залечивать раны, отъедаться, когда случались войны или всякие моровые болезни. Так что – здесь и я буду. И Глеб сюда вернётся.
Мне хотелось работать, ковыряться во всём этом, придумывать, восстанавливать и переиначивать – и во всём этом мне виделся смысл, в этом ощущалась радость жизни и креативная широта, что ли. Может, на таком душевном подъёме, какой был у меня сейчас, обычно находится человек, у которого сбываются все желания? А может, это снова проснулись и бурлят во мне далёкие крестьянские корни? Ой, не знаю, но всё-таки ощущение, что моя жизнь – это история счастья, не покидала меня. И это – только мой выбор. Это лично я, женщина-оборотень, собираюсь жить здесь. И никого больше не призываю последовать моему примеру. Я тоже цинична и прагматична, да! Ведь что будет, если в эти края ломанётся куча народу? Рассекретят меня первым делом, не полетаешь – вот что! Привезут сюда те же самые порядки, при которых у меня не получалось успешно жить, строить карьеру и всячески благоденствовать. Только я здесь, только немногочисленные МЫ, вот такой я жадный индивидуалист. Мне, мне, мне – чтобы мне было хорошо. Ради этого я готова жить без удобств в плохих условиях. Малоцивилизованных. Да – чтобы хорошо, в плохих условиях. Мы хотим свободы. Всё преодолеем. В мире нет преград – нет преград для нас! Говорит радио «Venceremoc»!
