Невыносимое счастье опера Волкова - Алекс Коваль
Вика такая новость задевает, насколько я могу судить, хоть он особо и не подает виду. Но сегодня мы избегаем любых острых углов и сходимся на том, что для одного месяца и уже тем более одного вечера столько важных решений – это перебор. Сворачиваем эту тему до лучших времен. Успеется. В конце концов давно прошли те времена, когда в двадцать тебя уже считали старой девой, а весь смысл существования женщины сводился к продолжению рода.
Когда стрелка часов переваливает за четыре часа утра, мы тушим костер и заползаем к Ру в палатку. Наша футболистка сладко сопит, свернувшись калачиком в спальнике и даже не шелохнулась, пока мы укладывались по своим местам. Вик посередине, а мы с Русей по левую и правую руку от него. Я уже по привычке обнимаю Волкова. Устраиваюсь удобней у него под боком и блаженно закрываю глаза. Сквозь стремительно затягивающую в свои сети дрему слышу:
– Тони, спишь уже?
– М-м, почти.
– Ты собиралась мне что-то рассказать в машине…
– А, это, – отмахиваюсь. – Да не важно. Потом. Завтра.
– Уверена?
На последний вопрос я уже не ответила. Губы не двигались. Я провалилась в сон.
Виктор
Следующее утро наступило для меня рано. С противным звуком “упавшей” на телефон смс-ки. Открыл глаза, первые пару мгновений туго соображая. Кто я, где я, и какого черта происходит. Тупо лежал, таращась в брезентовый потолок. Размышляя, с какой такой “радости” у меня затекли обе руки и отваливается поясница.
Допетрил, когда у меня под боком началось ненавязчивое движение. Только тогда понял, что как вырубился под утро, лежа на спине, так и пролежал несколько часов, потому что с одной стороны прижалась, закинув на меня ножку, Тони, а с другой, захватив и обняв мою руку, сладко сопела Руся. Девчонки облепили со всех сторон.
Нет, ну, на такое утро, конечно, грех жаловаться!
Но телу это не объяснить, ему херово, ему не двадцать.
И хоть глаза требовали сомкнуться и провалиться обратно в сон, и фиг с ним, с телефоном, но кости умоляли срочного дать им движения.
С трудом выпутавшись из крепких женских объятий, сквозь боль в затекших мышцах я выбрался из палатки в хмурое, сырое раннее утро. Поежился. Там было тепло, тут зябко, волоски дыбом до самой макушки. Потянулся, возвращая позвонки на место. Размял затекшую шею и онемевшие руки.
Вокруг тишина. Ни души. Благодать!
Залез в машину, нащупав в бардачке пачку сигарет. Вытащил одну, торопливо прикурил, затягиваясь. Прошелся вдоль берега, вспомнив про разбудивший меня мобильник. Нащупал его в кармане. Прилетело сообщение от Германа.
Открываю. Связь тут слабая, прогружается мессенджер долго.
Читаю. И чем дальше, тем больше зверею, когда смысл строчки:
“Ларин шарился в доме Кулагиной ночью. Я его взял. Он в отделе. Приезжай” – начинает в полной мере доходить до моего заспанного мозга…
Глава 32
Глава 32
Виктор
– Где он? Где этот смертник?
В отдел залетаю ни много ни мало почти пять часов спустя полученного от Герыча смс. С дороги, злой, как дьявол, с единственным желанием – дать Ларину в рожу. Раз, два, а то и расквасить ее в кашу, чтобы зубы потом по полу собирал, пересчитывая. Скотина!
Колотит. Герман это замечает. Проход в кабинет Шумилова собой загораживает и примирительно руки поднимает, предупреждая:
– Не пыли, Волк. Я знаю, что ты злишься. Понимаю, реально, мужик! Но не трогай его. Сам потом от начальства огребешь, мама не горюй. Оно тебе надо из-за какого-то дерьма, да еще и перед повышением?
Мозгом понимаю – прав. А руки, с*ка, уже неделю чешутся! Гнев – отвратительный советчик в подобных ситуациях – и это понимаю. Но хорошим быть, когда трогают “мое”, я не умею. А Кулагина – это мое! Моя женщина. И залезть в ее дом мог решиться только отчаянный самоубийца, тем более зная, что она для меня значит. Выходит, либо у Ларина был реально веский повод, либо… нет, при любом раскладе будет зубы пересчитать!
– Выдыхай, дружище. Пошли. Перекурим.
Бросаю еще один взгляд на кабинет полкана и киваю. Прав Герман, нужна передышка, иначе меня рванет так, что отдел по кирпичикам будем собирать. Беру гнев под контроль и выхожу за коллегой на крыльцо. Закуриваю, руки треморит. Бросаю резче, чем предполагается:
– Какого хрена он у Шумилова в кабинете, а не в СИЗО штаны протирает?
– Ситуация двоякая, Витек. Потрещать вам надо.
– Закрыть его за такую «службу», и дело с концами.
– Не закроют, ты же понимаешь. Свой, при должности, отмажут по-любому. Поэтому ВасГен не хочет поднимать бучу, иначе УСБ налетит, трясти начнут своих. Все, как кегли, повылетаем. Решайте мирно, мужики. Это реальный совет.
– Мирно? Герыч, ты себя вообще слышишь? – с остервенением выпускаю дым сквозь стиснутые зубы. – Эта гнида залез в чужой дом, это проникновение со взломом, а ты мне про мир? Может, еще обнимемся, мать твою?
– Сначала выслушай его, потому будем гарцевать.
Выслушай. Фыркаю. Легко сказать, но совсем нелегко сделать. Моя злость имеет накопительный эффект. Мозг в кашу.
Выкуренная сигарета дает выход излишкам гнева, и в отдел я в сопровождении Германа возвращаюсь уже почти спокойный. Ключевое слово – почти. Потому что как только дверь в кабинет Шумилова перед моим носом открывается – я вижу Ларина, и кулак сам летит со всей дури ему в челюсть. От души прикладываю по роже засранцу!
Командировочный, от неожиданности пошатнувшись, теряется в пространстве и валится с ног с глухим стуком, повалив за собой и пару стульев. Момент упущен, первый удар достиг цели, противник дестабилизирован. При желании я мог бы хорошенько его отмудохать! Даже делаю рывок в его сторону, собираясь поднять за шкирняк и выкинуть, к чертям, в окно второго этажа на крыши патрульных тачек, что под окнами полкана пасутся. Да Герыч держит за край кофты:
– Волков, блть, скручу щас, угомонись!
Обстановка
