Кристин Ханна - Домашний фронт
Нью-Йорк хвастался своим величием, хотел, чтобы туристы с восторгом взирали на творения человеческих рук. Вашингтон знал, что величие человека не в камне и стали, а в мыслях и решениях.
— Ты готова? — спросил Майкл.
Она отвернулась от окна гостиничного номера, выходившего на тихую, заснеженную улицу.
За спиной Майкла, над изящным французским комодом, висело зеркало в золоченой раме. Джолин видела свое отражение выше пояса.
На мгновение она снова стала солдатом — парадная форма, аккуратный черный берет. Медали и знаки отличия на груди напомнили о том, кем она была в прошлом. Наверное, она в последний раз надевает форму. Теперь как раз идет процесс ее увольнения из армии по ранению. Скоро военная форма займет свое место рядом со свадебным платьем — в пластиковом чехле в дальнем углу шкафа.
Эта часть ее жизни закончилась. Впереди ждало туманное, полное возможностей будущее.
— Джо?
Она улыбнулась.
— Все в порядке, Майкл. Просто немного странно. — Она надел пальто, которое ей подал муж.
Держась за руки, они шли по Конститьюшн-авеню. Весь город был серо-белым, со шрамами резких черных теней. Ветки деревьев в Парке Конституции были покрыты снегом.
Майкл с Джолин миновали последнее дерево с облетевшими листьями и увидели стену мемориала. Даже в этот холодный, снежный день черный гранит казался живым; в нем отражались немногие посетители, которые решились прийти сюда в такой холод. На казавшейся бесконечной черной стене были выбиты имена павших во Вьетнаме солдат. Джолин протянула руку и провела пальцами по буквам. Под стеной лежали цветы и сувениры, принесенные родными и близкими.
Больше пятидесяти восьми тысяч имен.
Она не поняла, что плачет, пока Майкл не обнял ее, но уходить все равно не хотела.
— Летом я хочу привезти сюда девочек.
— Летом — это хорошая идея, — сказал Майкл. — Но теперь пойдем. Я уже рук не чувствую.
Джолин кивнула и позволила себя увести. Впереди сквозь снежную пелену проступала перламутровая громада Мемориала Линкольна, освещенная золотистыми лучами прожекторов. «И всякий дом, разделившийся сам в себе, не устоит»[18].
Майкл остановил такси, и они запрыгнули в салон.
— Уолтер Рид, — сказал он и потер ладони.
Джолин смотрела в окно на проносящийся мимо заснеженный город. Когда они подъехали к входу внушительного здания медицинского центра, снегопад стал таким сильным, что она почти ничего не видела.
В оживленном фойе госпиталя на Джолин вдруг нахлынули воспоминания: она лежит на спине, пристегнутая ремнями к каталке, смотрит на слепящие лампы, пытаясь не плакать и не кричать, и все время повторяет: «Как мой экипаж?», пока не теряет сознание. Невыносимая боль. На секунду все это снова вернулось.
Майкл стиснул ее руку, своим прикосновением напоминая, что она здесь, стоит на своих ногах, и что худшее позади. Джолин сняла тяжелое шерстяное пальто и протянула мужу.
Оставшись в парадной форме, с медалями и нашивками, свидетельствовавшими о долгих годах службы, она вдруг почувствовала уверенность. Не важно, что юбка не скрывает того, что она потеряла, — военная форма вернула ту женщину, которой Джолин была двадцать лет. И она с гордостью носила эту форму.
— Как ты? — спросил Майкл.
— Все в порядке, — улыбнулась она.
— Я тебя подожду.
— Ладно. — Джолин отпустила его руку и пошла к стойке, где дежурная медсестра сообщила ей нужную информацию.
— Вы член семьи?
— Нет?
— Вас ждут?
— Нет. Мой визит будет сюрпризом. Но я все согласовала с администрацией.
Медсестра пристально посмотрела на нее, потом кивнула:
— Палата триста двадцать шесть. Вам повезло. Через два дня ее выписывают.
Поблагодарив, Джолин направилась в ортопедическое отделение, в палату 326.
Дверь была открыта.
Джолин пробиралась в суете медицинского персонала с легкостью человека, хорошо знакомого с порядками в таких местах.
У открытой двери она остановилась и постучала.
В палате на больничной койке с приподнятым изголовьем лежала женщина. Выражение ее глаз было хорошо знакомо Джолин: смесь страха, злости и безысходности. Нигде не чувствуешь себя таким потерянным и одиноким, как в больничной палате. Даже если рядом с тобой те, кого ты любишь, от пугающей, отделяющей тебя от остальных людей правды не убежать: ни любовь, ни семья не в состоянии вернуть утраченное.
Она подошла к изножью кровати и остановилась.
— Сара Мэррин?
— То, что от нее осталось.
Сердце Джолин разрывалось от жалости к этой женщине, почти девочке — ей вряд ли больше двадцати лет. Она видела плоское одеяло на том месте, где должны были быть ноги Сары.
— Ты по-прежнему Сара, хотя поверить в это трудно. Тебе кажется, что ты все потеряла, правда?
Девушка посмотрела на нее.
Боже, какая она молодая!
— Мы знакомы?
Джолин медленно, стараясь не хромать, отошла от изножья кровати. Она словно перенеслась назад во времени и снова оказалась в госпитале, а женщина по имени Ли Сайкс с улыбкой приближалась к ее кровати, одним своим взглядом призывая не сдаваться. Тогда Джолин это не оценила — она была сломлена и несчастна, — но со временем поняла, как важна была для нее эта поддержка.
Она остановилась рядом с девушкой.
Сара посмотрела на ее протез, потом в лицо.
— Я Джолин Заркадес. Вы написали мне письмо. Даже два. Простите, что так долго сюда добиралась. Какое-то время я была совершенно подавлена и зла на весь мир.
— Командир?
— Теперь просто Джолин. Привет, Сара, — ласково сказала она.
Глаза Сары наполнились слезами.
— Я всегда делала пробежку по утрам, я вообще любила бегать. — Голос Джолин звучал тихо. — Это займет какое-то время, но я снова буду бегать. Я уже заказала навороченный металлический протез, их еще называют «лезвиями». Говорят, я буду носиться быстрее ветра.
— Да, я слышала много подобной чуши. Люди обычно говорят: «Слава богу, это всего лишь ноги. Могло быть и хуже». Они бы так не заявляли, будь у них культя вместо ноги. Даже две.
— Не буду обманывать, ты кое-чего лишишься. Но кое-что и приобретешь.
Сара откинулась на подушки и вздохнула.
— Сегодня приезжает Тедди. Возвращается из командировки — и вот что его ждет. Повезло парню. Я не знаю, что ему сказать. В прошлый раз… он не мог на меня смотреть. Вы знаете, о чем я.
Джолин знала, что показному оптимизму тут не место. Теперь она понимала, что смысл некоторых вещей постигается в борьбе. Понимала, что в жизни есть дороги, которые никто не пройдет за тебя. Невозможно рассказать этой девочке, что ей делать со своей жизнью, своим ранением, своим браком. Джолин могла лишь одно: встать рядом, гордо и прямо, и надеяться, что когда-нибудь об этом вспомнят, как она вспоминает женщину, которая стояла у ее кровати в Германии много месяцев назад.
