Завтра наступит вчера - Татьяна Лунина
— Одно слово — Васса.
— И не говори! Папа как в воду глядел: имечко дал, что зеркалом одарил. Представить себе ее не могу какой-нибудь Леночкой или Олечкой. Ой, меня же Агатка ждет! — спохватилась Лариса. — Сань, я побежала, ты еще долго здесь будешь?
— А что?
— Да я, наверное, уже не вернусь. Мне еще кое-что продумать бы перед завтрашней съемкой, вопросы набросать, здесь не сосредоточишься.
— Завтра снимаем в десять, не забыла?
— Издеваешься? — уже в дверях ответила режиссеру редактор.
Агата увлеченно болтала с Тонечкой, попивала чаек с пряником и, казалось, совсем забыла про Ларису.
— Ой, Мерцалова! А я думала, ты задержишься, — с сожалением сказала она при виде Ларисы — А меня тут чаем угостили. — И похвасталась: — С пряниками! — Глаза ее сияли, на щеках полыхал румянец, рот растягивала счастливая улыбка. — Ты смотрела нас? Как тебе?
— Совсем неплохо, поздравляю, — похвалила Лариса свое протеже. — Спасибо тебе, Тонечка, — поблагодарила приятную молодую женщину в элегантном коричневом платье, — ты замечательно провела эфир.
— Тебе понравилось?
— Да.
— И тебе спасибо, Агата — просто прелесть! Мне даже главный сказал: «Вполне». А это оч-ч-чень и оч-ч-чень! — Она подняла указательный палец и закатила глаза, подражая киногерою Олега Борисова. Тоня, выпускница ГИТИСа, была необычайно артистична и оч-ч-чень похоже изобразила обаятельного пройдоху из «За двумя зайцами». Они с Агаткой весело рассмеялись. — Все, девочки, перекур закончился, пойду трудиться дальше. Передаю тебе твою умницу-красавицу, — улыбнулась она, указывая на Агату. — холи ее и лелей. Она нам еще пригодится. Мы тут с ней грандиозные планы наметили.
— Я планов ваших люблю громадье! — пошутила Лариса. — Вставай, песнопевица, нам пора. Ты пропуск отметила?
— Ой, а где он?
— Горе ты мое луковое, — вздохнула Лариса, — давай, сама отмечу.
Вернувшись, она застала окрыленную Луговую в панике. Та уже была в коридоре и мерила его широкими косолапыми шагами, нервно поглядывая на часы.
— Ой, Ларка, меня убить мало! Я совсем забыла — у меня ж гость сегодня! Вадик Воскресенский. Через час он будет на пороге, а дома гастрономический вакуум, — причитала возвышенная над бытом, вышагивая рядом — Мать честная, да где ж моя совесть.?!
— Прекрати рыдать! Подождет твой Вадик, не умрет.
— Ой нет, ты не понимаешь! Я ему всем обязана. Это же он мне путевку в поэзию дал.
— Агата. — перепела стрелку на прозаические рельсы Лариса, — изъясняйся, пожалуйста, по-человечески.
— Вадик Воскресенский, журналист. Помнишь, я тебе о нем рассказывала?
— Нет, не помню. Ты номерок не потеряла? Домой поедешь или будешь у стойки душу изливать?
— Ой, Ларик, ну зачем ты сердишься? — запечалилась вконец счастливая дебютантка. — У меня был такой прекрасный день. Вот твой номерок, нашла.
— Это не мой номерок, а твой. — уточнила приземзленная подруга. — Бери пальто. У тебя и вечер будет прекрасным, если начнешь действовать и перестанешь причитать.
Они спустились вниз и оказались на улице.
— Ларик! — ахнула Агата и звучно стукнула себя в лоб.
Что случилось? — испугалась Лариса.
— Выручай, солнце мое! На тебя с надеждой взирает вся русская поэзия в моем лице. Не дай погибнуть репутации таланта!
— Aгатка…
— Мерцалова, солнышко, поедем со мной, а? Поможешь мне стол накрыть, — зачастило бестолковое дарование. И бесстыдно польстило: — Ты же мастерица Посидим, дебют мой обсудим. Вадим интереснейший человек, — доверительно сообщила знаток человеческих душ. — Он сейчас большой начальник в редакции, зам. главного. Я же тебе рассказывала: это он первый посоветовал мне писать стихи, помнишь?
Лариса не ответила, ее памяти только Вадика не хватало.
— Он еще поместил мои стихи в рубрику «Поэзия молодых». Неужели забыла?!
Подошла «девятка».
— Нет, — потянула за рукав поэтесса редактрису, не поедем на троллейбусе. Я машину возьму. У нас времени нет.
В машине возбужденная дебютантка успокоилась и затихла. «Господи, ну как можно одновременно быть такой умницей и такой бестолковой! — изумлялась Лариса, поглядывая на довольную и притихшую Некачаеву-Луговую. — Видно. Бог ей дал такой талант, при котором в жизни можно быть дураком».
— Агатка, у меня максимум полтора часа. В восемь я должна быть на Звездном бульваре.
— Без проблем. — успокоила ее покладистая поэтесса, — в крайнем случае Вадик отвезет тебя. Он говорил, что машину недавно купил.
«Безголовая-то безголовая, — усмехнулась Лариса, — а всех заставит плясать под свою дудку».
Через час с хвостиком, попив кофе с тортом и наобщавшись вволю, Лара прощалась с теплой компанией.
— Спасибо тебе, Мерцалова, солнце мое, красавца ты моя! Вы мне, ребята, дали путевку в большую жизнь. — Агата подхватила под руки Ларису и Вадима. — Я по призванию поэт, по жизни — просто…
— Мама, — закончил за нее муж Семен.
— Вот так всегда, — пожаловалась поэтесса, по глупости залетевшая в «учителя», — хороший человек, но бескрылый. И мне летать не дает, говорит — детьми и домом заниматься должна.
— Поэтом можешь ты не быть, — заметил «бескрылый» муж, — но матерью ты быть обязана.
— Все, я пошла! — прекратила супружескую перепалку гостья. — Спасибо вам за кофе и торт.
— А может, тебя Вадик подвезет?
— Нет, спасибо, я машину поймаю.
— Вы уверены, что сейчас легко найти машину? — подал голос немногословный Вадик. — Стоит ли тратить время на поиски, когда машина под рукой? — Его улыбка была приятной и очень располагала. Некачаева-Луговая умела подбирать друзей.
— Нет, — отказалась Лариса. — я пойду.
— Ну что ж, на нет и суда нет. Всего вам хорошего. Приятно было познакомиться.
— Взаимно.
— Звони, солнце мое, — расцеловала ее Aгатa, — жаль, что тебе надо уходить. Мы только-только разогрелась, сейчас стихи будем читать. — Она нерешительно посмотрела на мужа и виновато вздохнула: — Новые написала.
Глава 29
Бежевую «Волгу» она заметила издали, еще в такси.
— Не вас ждет? — подмигнул таксист, кивнув в сторону «Волги».
— Не вас, — холодно ответила Лариса.
— Ждать можно, когда знаешь — кого, — укоротила болтуна пассажирка и, сунув в ладонь рубль, открыла дверцу.
— Чиво? — разинул рот водила. — Не понял!
Лара медленно шла навстречу загорелому мужчине в куртке. Тридцать шагов — как тридцать верст. На ногах — гири, на теле — вериги, внутри — жар и холод. Шаги шабашили тоску и одиночество, шаманили, отшвыривали время. Двенадцать месяцев рысью слетели по лестнице дней и замерли в сантиметре от разноцветных глаз.
— Это ты, — выдохнул он. — Я начинаю верить в Бога.
Она — кончиками пальцев — осторожно провела
