Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь-2 или профессор Вильчур
В ее голосе прозвучала горечь. Кольский опустил голову и после паузы сказал:
— Я понимаю это, как же я могу не понимать? Только смириться с этим я не могу.
В комнату вошел Павлицкий.
— Ну, как же моя дорогая коллега чувствует себя? Не лучше? — участливо спросил он.
— Вы знаете, мне неприятно доставлять вам хлопоты, но, откровенно говоря, не совсем хорошо. По всей вероятности, в последние дни очень много работала.
— Ах, это и моя вина! — воскликнул Павлицкий. — В последние дни забросил я больницу. Торжественно обещаю исправиться. Но очень жаль, что вы чувствуете себя плохо, сейчас будет объявлен котильон.
Люция грустно улыбнулась.
— Мне очень жаль, что не смогу присоединиться. Если вы будете так добры, то я бы попросила распорядиться, чтобы запрягли наших лошадей.
После недолгих препирательств Павлицкий согласился и пошел сделать распоряжение.
Четверть часа спустя, укутанные в теплые бурки, они сидели уже в бричке. Ночь была темная. Железные обручи колес стучали по замерзшей земле. Кучер, время от времени помахивая кнутом, беспрерывно погонял лошадей, которые и без того шли хорошей рысью.
Они не проронили ни слова. Кольский всунул руку в рукав бурки Люции и молча сжимал ее ладонь.
В больнице было темно. Лишь скудный огонек ночной масляной лампы тускло освещал окна больничной палаты. Стараясь ступать как можно тише, они вошли в сени и здесь сняли бурки.
— Спокойной ночи, — Люция протянула руку.
Ему хотелось обнять ее и поцеловать, но она решительным движением отстранилась.
— Нет, не нужно… И уезжайте, пожалуйста, завтра.
Ее шепот звучал, казалось, совершенно естественно, но в глазах стояли слезы.
— Люция, Люция! — Кольский сжал ее руку.
— Спокойной ночи. Возьмите лампу, я попаду к себе и в темноте.
Войдя в комнату, Кольский сел и задумался. Он слишком хорошо знал Люцию, чтобы не сомневаться, что она не поменяет своего решения. Да и выслушав ее аргументы, он понял, что не сумеет ее переубедить. Она совершила безумный поступок: отказавшись от счастья, обрекла его и себя на серую, бесцветную жизнь, на постоянное отчаяние, а он не мог найти достаточно убедительных слов, достаточно красноречивых аргументов, чтобы отговорить ее.
Он так и просидел остаток ночи: курил одну сигарету за другой и думал над этой безнадежной ситуацией. Когда забрезжил рассвет, он встал и начал собирать вещи. Он должен был выполнить просьбу Люции. Собственно, он и сам понимал, что нужно как можно быстрее уехать.
После завтрака он пойдет на мельницу и попросит подвезти его до станции.
Кольский не мог больше оставаться в этой комнате и, набросив пальто, вышел пройтись.
Воздух был морозный, а все вокруг: деревья, заборы, крыши и земля — было покрыто густым серебристым инеем. На востоке в бледной зелени неба загорались первые пурпурные лучи. День обещал быть ясным и морозным. Кольский повернул к прудам. Они еще не замерзли. Только у берегов, на мелководье, как стекло, поблескивала поверхность льда. Он подошел к краю последнего пруда, а когда повернулся, увидел столб дыма над трубой больницы. Вероятно, уже пришла Донка и готовит завтрак.
На крыльце он встретился с профессором.
— Добрый день, коллега, — приветствовал его Вильчур. — Удивительный сегодня восход солнца. Я вижу, что и вы любите ранние прогулки в одиночестве. Я стучался к вам, а потом заглянул. Что это значит? Зачем вы собрали свои вещи?
Кольский, не глядя на него, ответил:
— Я уже должен ехать. Обязательно должен. Я слишком задержался здесь.
— Об этом не может быть и речи. Я не пущу вас. Если речь идет о клинике, то не беспокойтесь, пожалуйста. В конце концов, профессор Добранецкий хоть как-то обязан мне, и если я вас задерживаю, то он не может обижаться, тем более что и по отношению к вам у него неоплаченный серьезный моральный долг.
— Я знаю все это, но, к сожалению, хоть мне здесь так приятно, дольше остаться я не могу.
Вильчур взял его под руку.
— Хорошо, об этом мы поговорим позднее. А сейчас расскажите мне, как вы там веселились вчера у Павлицких. Судя по тому, что вернулись вы рано, там было не слишком весело.
— Напротив, — сказал Кольский. — Собралось много гостей, подали отменный ужин, много танцевали…
Вильчур присмотрелся к нему внимательно.
— А выражение лица у вас, коллега, такое, точно вы не с бала, а с похорон вернулись.
Кольский неловко усмехнулся и сказал:
— Может, вы и правы, профессор.
Вильчур кашлянул. Некоторое время оба молчали. Кольский лихорадочно думал, не лучше ли будет наперекор Люции сейчас же откровенно рассказать профессору о том, что случилось, передать свой разговор с ней и попросить помочь. Дорого ему стоило заставить себя молчать.
Первым заговорил Вильчур:
— Вы посмотрите, как удивительно красиво всходит солнце. Здесь, в пограничных районах, даже поздняя осень необыкновенно прекрасна. В этом живительном воздухе легкие дышат иначе, чем в городе, особенно старые легкие.
Он сделал паузу и потом добавил:
— И хотя у вас они молодые, так легко я вас не отпущу.
— Но, пан профессор… — начал Кольский.
— Не о чем даже говорить, — прервал его Вильчур. — Что это за нарушение субординации? Ну, пойдемте, там уже, наверное, завтрак готов.
В комнате Люции уже действительно был приготовлен завтрак. Люция наливала молоко в кружки. Донка крутилась вокруг стола.
Люция поздоровалась с Кольским непринужденно, однако выглядела бледной.
— Так как повеселились у Павлицких? — спросил Вильчур, целуя руку Люции.
Она улыбнулась ему в ответ.
— Ах, замечательно, профессор. Портило мне вечер лишь то, что на нем не было вас. Все спрашивали, почему вы не приехали, а хозяева были искренне огорчены. В самом деле я чувствовала себя счастливой, слыша, как все говорят о вас. На следующей неделе мы должны будем поехать туда обязательно с вами…
Кольский присматривался к Люции с удивлением, которое с трудом скрывал. Она вела себя как кокетка. За завтраком обращалась только к профессору, с улыбкой подавала ему хлеб и масло, много и оживленно говорила.
Когда завтрак был закончен, она безразличным тоном обратилась к Кольскому:
— Вы уже были у Прокопа и попросили лошадей?
— Нет еще, — опуская глаза, ответил Кольский.
— Если вы хотите успеть на поезд, нужно выехать до девяти часов.
— Хорошо, я сейчас пойду на мельницу.
Вильчур кашлянул.
— Коллега Кольский сегодня еще не уедет. Я уговорил его остаться: он должен мне помочь. У нас ведь две серьезные операции, а я сомневаюсь, что Павлицкому после бала захочется приехать к нам. Наверное, он устал и лежит в постели.
