И одной любви достаточно (СИ) - Цветков Иван

— Вань, я не понимаю, зачем ты мне всё это рассказываешь? Если бы я не знала тебя, подумала бы, что ты просто хочешь сделать мне больно.

— Потому что ты хотела знать правду. И тебе было плевать на ту боль, которую она причинит. Ту боль, что причиняем мы друг другу.

— И плевать сейчас. Я копила в себе эту агонию несколько лет, но рассказав всё тебе, мне стало намного лучше. Поэтому рассказывай, я всё пойму. Но почему сегодня? Мы разве не должны были встретиться с Риной? Она придёт?

— Нет, она не придёт.

— Тогда зачем цветы?

— Потому что я жив. Спустя месяц я вернулся в ВУЗ. Да, меня тяготила мысль о том, что теперь я частично ограничен в правах, что мне нужно показываться врачам каждые два месяца. Но это всё была ерунда. Когда я пришёл в ВУЗ, я никого не предупредил. На меня смотрели, как на привидение. И все говорили о том, как им жаль. Спрашивали, всё ли со мной хорошо. Предлагали свою помощь, если хочу поговорить. А какая мне нужна была помощь тогда? Только если помощь в самоубийстве. Группа была не целая. Кто-то болел. Но они возвращались. Рины же не было. Прошла неделя, другая, третья, а её всё не было. На мой вопрос, Нина с Соней ответили, что она перевелась в другой универ. Наконец мы по программе дошли до «Самоубийства». Той самой книги, которую я читал после 14 февраля. Препод спросил, не стоит ли пропустить эту тему в связи с ситуацией в нашей группе. Я же ответил, что не стоит на меня обращать внимания, как и последний 21 год. «Вот же сраный эгоист, даже сейчас думаешь только о себе!» — крикнул один мой одногруппник. Я не понимал, что происходит и встал из-за парты. Заметил, что и Ника вышла из-за своей. Между ними завязалась словесная перепалка. Я почти ничего не понимал. Было что-то про то, что я «показушно» решил покончить с собой, а она нет. Что-то про то, что, если бы не я, и так далее. Суть слов ускользала от меня. Это выкрикивал однокурсник, тогда как Нина пыталась заткнуть его. Но я был на пределе. Я не понимал, о чём и о ком идёт речь. И заорал из-за этого непонимания. Все замолчали. Нина начала подходить ко мне и просила успокоиться. Но я не мог. Я кричал и требовал правды. Хотя в обычном моём состоянии до правды я бы уже догадался сам. Но я должен был это услышать от других.

— Боже, Ваня, нет…, — заговорила Маша, встав со скамейки и не вполне успешно пытаясь сдержать слёзы.

— Маш, я…, — сказал я, с мокрыми глазами, готовый заплакать. Боже, не помню, когда я последний раз плакал, — я был в тяжёлом состоянии, и было непонятно, спасут ли меня. А мой предсмертный трактат попал в руки журналистов. И они вырвали её имя из него. Она… Рина… Её больше нет.

Ноги Маши подкосились, и она начала падать. Я подхватил её и обнял крепко-крепко. Она не могла стоять и просто висела на мне.

— Неееееет! Нет! Боже, боже, почему? За что нам всё это? — уткнувшись в меня кричала Маша.

— Я не знаю. Просто не знаю.

— А почему здесь? Здесь она…

— Нет, сейчас мы здесь, на трамвайной остановке возле нашего ВУЗа. Здесь я провожал её. Здесь мы обнимались. И здесь я каждый год в этот день оставляю три белые розы. Сегодня у неё день рождения.

— Нет! Боже, нет! Это всё из-за меня.

— Нет, не смей так говорить, поняла?! Ты ни в чём не виновата. Хватит, довольно! Я винил себя в её смерти два года. Два года! Никто не виноват в произошедшем, никто. Ты ни в чём не виновата. Ни в чём. Ни в том, что произошло со мной, ни в том, что произошло с Ринатой.

— Но её больше нет! И если бы я не солгала тебе…

— Чушь! Здесь нет твоей вины. Ни чьей нет. Это трагическое стечение обстоятельств, слышишь? Не смей винить себя, как это делал я. Просто это жизнь. А есть смерть. Никто в этом не виноват, никто, — сказал я и положил букет рядом с рельсами.

Маша рухнула на колени и рыдала. Холодный ветер пронизывает всё тело до костей. Сотни машин несутся туда-сюда, а я вновь чувствую себя убийцей. Капли падают на белые, как злополучный февральский снег, лепестки роз. Мои слёзы. И каждый год один и тот же вопрос: «Любил ли я её?» Ответ я так и не нашёл. Сколько бы не думал, сколько бы слёз не лил над букетом, ответить я не мог. Как не мог понять и того, почему она это сделала. Стыд от того, что её обвинят в причастности к моей смерти? Звучит как бред. Таковым и является. А может она всё-таки любила меня, просто боялась признаться самой себе. Этого мы никогда не узнаем, так как она не оставила записку. Об истинных причинах можно только гадать. Но я знаю, что должен делать. Нельзя допустить того, чтобы Маша пошла моей дорогой. Я обвинил себя в гибели Рины и оттолкнул всех от себя. Не потому, что они были мне противны, а потому, что были мне дороги. А тогда я думал, что всех людей, которые мне дороги, ждёт несчастье. Бред, но поди это расскажи суициденту, у которого девушка, в которую он влюбился, бросилась под метро. И поди это расскажи Маше, ещё не зрелой, инфантильной девушке, которая сентиментальна и уже винит во всём себя. Да, в какой-то мере мне было проще. Ведь я винил себя лишь в смерти Рины, а Маша винит себя ещё и в том, что пережил я. Начинается дождь, но нам всё равно и мы остаёмся вкопанными в землю. Да, мне все равно. И я не покину, не оставлю мою принцессу одну.

— Я всегда буду с тобой. Всегда, — сказал я, встав на колени и обняв беззащитную девушку.

Мы не виделись с Машей несколько дней. Но я всегда был с ней на связи. И на связи с её мамой. Мы постоянно держали с ней контакт. Сама Наталья взяла отгул с работы, чтобы быть с дочкой в это время. Я изъявлял желание прийти к ним, но Маша была против. Звал её погулять и поговорить, но она всё отказывалась. Говорила, что ей нужно подумать. Наконец она согласилась встретиться и погулять. Договорились встретиться у кинотеатра у метро. Опять же тот самый кинотеатр, в котором прошло наше первое «свидание», которое свиданием и не являлось. Помню, как она позвонила мне на большой перемене и позвала в кино. А я тогда отнекивался в разговоре с подругами. И меня упрекали за то, что она влюбилась в меня. Даже угрожали, что если я разобью ей сердце, то они навставляют мне. Эх, вернуть бы те времена. Для меня то время как детский садик для выпускника. Время беззаботной радости и счастья. Если бы мы удержались тогда на даче и потерпели ещё несколько месяцев… Что было бы сейчас? Впрочем, это не важно, моя, наша нынешняя жизнь сейчас важнее. Я решил прогуляться перед встречей, так что вышло так, что я пришёл к кинотеатру с другой стороны. Вот и Маша, стоит спиной ко мне. Решение буквально выскочило из головы:

— Бу! — крикнул я сзади и засмеялся. Я понимал, что ей тяжело. Тяжёлый будет и разговор, так что своим детским поведением хотел развеселить её и напомнить о нашем прошлом, — прямо как ты тогда сделала.

— Да, прямо как я, — грустно ответила Маша. — Ну что, пойдём?

— Да, идём, — тяжело сказал я. План провалился. — Маш, как у тебя дела? Я понимаю, что вопрос в такой ситуации может казаться идиотским, но я переживаю за тебя.

— Я знаю. Я знаю, — не меняя голоса говорила девушка. Даже слепоглухонемому было бы ясно, что ей очень тяжело.

— Тогда ты должна знать и то, что не виновата. Ни в чём. А я всегда буду с тобой. Всегда буду рядом, — сказал я и обнял Машу, — всегда буду рядом. Ведь я люблю тебя. А вместе мы всё преодолеем.

— Я тоже тебя люблю, — сказала Маша и заплакала, уткнувшись мне в грудь.

Она сжимала меня в своих руках так сильно, насколько это было возможно для неё. Последний раз такое было в нашу предпоследнюю встречу старой жизни. Она уже знала, что должна будет сделать на следующем свидании, поэтому понимала, что это свидание последнее. И она обнимала меня со всей возможной силой детских ручек.

— Я всегда буду с тобой, куда бы мы ни шли, — сказал я, гладя девушку по голове. — А куда мы идём?

— Теперь никуда. Пришли, — сказала Маша, оторвавшись от меня.

— Что? Сюда? Прямо посередине улицы?

— А ты не узнаёшь это место?

— Так, погоди. Стой! Я здесь раньше снимал квартиру. Да, точно. Догорали последние секунды зелёного света светофора, а позади меня слышалось цокание, которое вскоре закончилось глухим ударом. Я обернулся и увидел тебя.