Кристин Ханна - Снова домой
– Энджел, продемонстрируй нам свой шрам!
Это неожиданное восклицание прервало ход мысли Энджела, напомнив, где он находится и кто перед ним. Энджел понял, что ведет себя слишком вежливо и спокойно. И журналистам непонятно, что же это такое с ним стряслось.
Он легко рассмеялся:
– Ну, знаешь, Джефф, мог бы спросить что-нибудь поинтересней. С чего ты взял, что Америка жаждет увидеть именно мой шрам?
– Как чувствуешь себя, Энджел?
– Неплохо, благодарю. В «Сент-Джозефе» надо мной здорово поработали.
Кто-то в толпе ухмыльнулся.
– Здесь и с нами сделали то же самое. Лишили такой сенсации.
Энджел понимающе кивнул.
– Это была моя личная просьба. Черт побери, я был очень тяжело болен, мог умереть и не готов был сразу оповещать об этом всех.
– А сейчас?
Энджел сразу понял намек. Он уже сунул руку в карман, где лежал заранее приготовленный текст, но вдруг понял, что не хочет говорить официальными фразами. Он облокотился о трибуну и внимательно оглядел репортеров.
– Дело вот в чем. Я все еще не вполне восстановился после операции, хотя выздоровление идет очень быстро. Но чтобы обрести прежнюю форму, все-таки потребуется немало времени. Если вы дадите мне это время, я буду вам очень признателен.
На несколько секунд в кафетерии повисла тишина, затем раздался голос:
– Звучит так, как будто это говорит кто угодно, только не Энджел Демарко.
Энджел посмотрел на женщину-репортера из «Пипл», которая произнесла эту фразу. Она брала у него интервью год назад.
– Это говорит Энджел Демарко, Бобби, но ты не учитываешь, что после такой операции человек может измениться. Я думаю, на моем месте и ты бы изменилась. – Он рассмеялся. – Так что будем смотреть фактам в лицо: мне очень повезло, что я вовремя оказался в «Сент-Джозефе». Я вообще считаю себя счастливчиком, можешь так прямо и написать, Бобби. Примерно сорок тысяч человек в год умирают, так и не дождавшись своей очереди на пересадку сердца.
– Кто был донором? – спросила журналистка. По кафетерию прошел шумок.
Энджел постарался ответить максимально спокойно:
– Это конфиденциальная информация.
– Вы получили сердце женщины или мужчины? – прозвучал вопрос из угла.
Энджел заставил себя улыбнуться:
– Ага.
– Когда именно вам была сделана операция?– спросила Бобби и приготовилась записать дату, после чего можно было начать настоящий допрос.
– Это касается только меня. – Энджел постарался смягчить грубоватый ответ улыбкой.
– Чем вы сейчас намерены заняться? Мы слышали, что вы собираетесь сняться в новом фильме, так ли это?
Энджел сам удивился тому, насколько не важным показался ему этот вопрос. А ведь еще год назад он специально посылал Вэла, чтобы тот во что бы то ни стало застолбил за ним эту роль. А сейчас Энджелу это было совершенно безразлично. Мысль о том, что, возможно, придется навсегда расстаться с Голливудом, вызвала чувство, очень отдаленно напоминавшее сожаление. Вообще вся его прошлая жизнь теперь казалась Энджелу почти забытым сном, подробности которого уже почти невозможно припомнить.
Он хотел было рассказать им о своей настоящей мечте – создании Фонда имени Фрэнсиса Ксавьера Де-марко по исследованиям в области трансплантации внутренних органов. Но Энджел подумал, что если он сейчас хотя бы вскользь упомянет имя Фрэнсиса, обязательно отыщется какой-нибудь назойливый репортер, которому захочется взять интервью у этого загадочного брата. Тогда выяснится, что Фрэнсис погиб, потом станет известно, когда и при каких обстоятельствах. Колесо начнет раскручиваться, и все выплывет наружу.
Нет, он, может быть, и расскажет о Франко, но не сейчас, а гораздо позднее, когда боль от раны немного утихнет. Возможно, тогда мир узнает больше о секрете его второго рождения.
Когда-нибудь, не сегодня.
Он изобразил обаятельную улыбку.
– Попробую начать самую обычную жизнь, такую же, как у большинства людей.
– Неужели?! – со смехом поинтересовался кто-то из журналистов.
Бобби внимательно смотрела на него.
– Но ведь, насколько я припоминаю, после приступа в Бетти-Форд ты говорил то же самое.
Энджел и глазом не моргнул. Да, действительно, Бобби была совершенно права. Он говорил тогда именно об этом.
– Разница в том, что тогда я и сам понимал, что не готов к переменам. Тогда я представлял себе жизнь как вечный праздник. – Он взглянул на Мадлен. – Но теперь я знаю, что мир полон самых разнообразных возможностей.
– Сколько вы надеетесь прожить? – спросил кто-то. Он взглянул на репортера:
– А вы сами – сколько?
– Намерены ли вы жениться?
В тоне, каким был задан вопрос, Энджел уловил иронию и понял, что вполне заслужил это. Все время одно и то же. У журнала «Пипл» была особенная страсть к рассказам о знаменитостях, которые заключают браки или разводятся. Пресса и публика не склонны верить знаменитостям, когда те говорят, что радикально изменят свою жизнь.
У него не было возможности убедить в серьезности своих намерений репортеров – или себя самого. Он мог лишь попытаться осуществить свой замысел, а в случае неудачи пытаться снова и снова.
– Вы не ответили на мой вопрос.
Энджел смотрел на репортера из самого дальнего ряда. Мужчина выглядел усталым и вообще производил впечатление человека, не слишком следящего за своей внешностью. На его лице не отражалось никаких эмоций. Он скучающим взглядом смотрел на подиум, словно желая сказать. «Ну же, Демарко, не тяни, говори скорее, у меня мало времени».
– Ладно, хватит на сегодня. А Энджел Демарко свою карьеру закончил.
Из толпы журналистов доносились возмущенные голоса. Уже много раз на пресс-конференциях доводилось слышать подобные речи, и им – не без основания – не очень верили. Никто так легко не захочет расстаться со славой.
– Послушай, Энджел, – крикнули из конца зала, – а как насчет СПИДа? Одна проститутка во Флориде...
Этот абсурдный вопрос заставил Энджела расхохотаться. Внезапно он ощутил себя молодым и беззаботным. «Как просто: взять и уйти из профессии», – подумал он. Собственно говоря, он еще минуту назад не собирался говорить ничего похожего. Но как только слова были произнесены. Энджел почувствовал себя таким свободным, каким не чувствовал уже многие-многие годы. Эти люди наверняка еще будут следить за ним некоторое время – несколько дней или даже недель. Но в один прекрасный день он проснется – и никого из журналистской братии рядом не окажется. Он перестанет быть им интересен. И тогда Энджел сможет жить в свое удовольствие, не опасаясь, что каждый шаг или слово репортеры станут изучать под микроскопом и перевирать. Он почувствует себя обыкновенным человеком – эта идея завораживала Энджела.
