Александра Флид - Прошито насквозь. Прага и Будапешт. 1970
Тынский храм высился готическими шпилями в темное небо. Подсветка окрашивала стены в желтоватый цвет, и храм казался особо зловещим. Ева стояла у самого фундамента и смотрела вверх, запрокинув голову. Небоскребы и телебашни, конечно, способны поразить воображение, но строгость и острота форм Тынского храма стерли все остальные впечатления, заполнив собой все пространство.
– Мне кажется, что выше уже невозможно ничего построить, – через некоторое время сказала она. – Этот храм просто задавил меня своей тяжестью.
– Тогда нам стоит уйти отсюда, пока мы еще живы? – посмеиваясь, предположил он.
– Нет, иногда такое бывает полезно – чтобы нашлось нечто, способное раздавить одним махом. Тогда все остальное уже не кажется таким важным.
Они обошли вокруг храма, делая остановки в некоторых местах и стараясь наглядеться на него вдоволь. Ева ничего не говорила, лишь сжимала его локоть и взволнованно дышала, а на ее губах мелькала едва заметная улыбка.
– Здесь очень красиво, – сказала она, когда они ехали обратно. – Я имею в виду, вообще в городе. Необычайный город. Ты давно здесь живешь?
Адам взял ее руку и поцеловал самые кончики пальцев, но промолчал. Они доехали до ее дома в полной тишине, и Ева даже подумала, что он не захочет подняться в ее квартиру – возможно, заданный вопрос был слишком грубым или пробудил неприятные воспоминания, которыми он не собирался с ней делиться. Они все еще были чужими людьми, и ничего друг другу не обещали.
Вопреки ее сомнениям, Адам согласился переночевать у нее – теперь такие ночи стали уже чем-то привычным. В ее шкафу появилась отдельная полка с его одеждой – она хранила у себя его рубашки, брюки и свитера, чтобы по утрам он мог переодеваться в новое.
Когда дверь за ними закрылась, и они оказались одни, он взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы.
– Пора бы уже начать жить, да? Пятьдесят лет позади, самое время одуматься и начать жить по-настоящему, иначе можно совсем опоздать, – оторвавшись от нее, сказал он.
Новое пальто соскользнуло по плечам и упало на пол. Обещанное шерстяное платье, которое они также купили в магазине этим вечером, осталось где-то на пороге между спальней и прихожей. Сбившееся дыхание, быстрые поцелуи, неточные прикосновения, краткие объятия – все это сменялось и сливалось в одно непонятное пятно ощущений, с которыми никто из них не был знаком до этого. Они привыкли упорядочивать и планировать каждое действие, и теперь лихорадочность и торопливость стали для них чем-то новым и волнующим. Еве казалось, что у нее болезненный жар, который обычно бывает при простуде или гриппе, ей не хватало воздуха, а сердце билось слишком быстро. Все то, что в другое время показалось бы неприятным или опасным, теперь приносило удовольствие, и Ева не сомневалась в том, что именно сейчас чувствует себя по-настоящему живой.
Потом, когда они отдыхали, лежа на смятых простынях, Адам заговорил.
– Я живу здесь с сорок шестого года. Мне предлагали быть свидетелем в Нюрнберге, но я решил, что с меня хватит этой военной грязи. Отказался и уехал подальше – так далеко, как только смог. По тем временам Прага казалась лучшим вариантом – здесь было сравнительно тихо, и я смог найти работу. Вначале лечился на водах, но, по чести признать, помогло не очень. Потом начал ту жизнь, которой жил до сих пор. Не сразу конечно. Вначале пристроился в закусочную. Дальше пошел менять места работы, пока не остановился здесь. Купил квартиру. Все как-то сложилось и улеглось.
– Но ведь ты не мог больше двадцати лет совсем ничем не увлекаться? Даже у меня были какие-то любимые занятия.
– Я любил заниматься сексом, – пожал плечами он. – Чисто физически это любят все.
– А не физически?
– Пожалуй, любил еще читать книги и смотреть кино – это помогает притвориться другим человеком. Особенно книги. Пока читаешь, как-то не думаешь о себе, а воображаешь себя героем сюжета. Не обязательно главным – просто выделяешь того, кто тебе близок, и на время влезаешь в чужую шкуру. Не всегда успешно, но всегда интересно поглядеть, куда тебя приведет автор. Есть еще кое-что из детства… иногда мне нравится зашивать дыры в обуви. Ну, знаешь, когда кожа отходит от подошвы по самому краю. Это было первым, чему меня научил отец.
Это было очень давно – еще до войны и лагеря. Адам и сам с трудом верил, что бывали такие славные времена, когда все казалось светлым и чистым, а будущее не предвещало беды. Он хотел стать сапожником, как и его отец. Как сложилась бы его жизнь, если бы не вмешались люди в форме? Адам привык гнать эти мысли прочь – то, что свершилось, нельзя изменить. То, чего никогда не было, уже не произойдет.
– Я старался делать это как можно реже. Мне от этого становилось больно, понимаешь? Жизнь до лагеря как-то поблекла и потерялась. Вроде бы, она должна была греть меня, но… я слишком много потерял. Из моей семьи никто не выжил в этой мясорубке, а все воспоминания неизбежно связаны с родителями, сестрами… Зашивать дырки в обуви – единственное, от чего я не смог отказаться.
Она положила голову ему на грудь. Ей все эти муки были знакомы – она сама переживала их каждый день.
Поэтому он понял причины ее бегства из Будапешта и не осуждал ее затворничество. Они походили друг на друга в своем одиночестве, и им не были нужны объяснения – все причины и так были известны.
– Старая привычка обращать внимание на обувь помогла мне найти тебя. Поэтому иногда я думаю, что, может быть, нашу жизнь кто-то планирует заранее.
Ева не нашлась с ответом и решила совсем ничего не говорить. Ей вдруг жутко захотелось рассказать ему настоящую правду о себе, но она не могла решиться на это. Было еще очень рано – у них оставалось два месяца, и она хотела провести их в полном спокойствии.
Адам считал, что ее муж умер вместе с девочками. Тогда ей казалось, что она поступила правильно, но теперь, чем ближе она сходилась с ним, тем отчетливее понимала, что не имела права обманывать его. С другой стороны она полагала, что их роман не продлится долго – ей в любом случае следовало вернуться в Будапешт, к прежним друзьям и родственникам. Там оставались вопросы, еще ожидавшие ответов.
Серый мир не взорвался красками в один момент – для того чтобы все предметы обрели яркий и привлекательный вид понадобилось несколько недель. Каждый раз, встречаясь с Евой, Адам открывал для себя что-нибудь новое из списка уже приевшихся вещей. Она предложила ему не тратить понапрасну время на раздумья, и просто показать ей по очереди все блюда из ресторанного меню, что оказалось мудрым решением. Он раздобыл для нее лишний экземпляр меню, и она вычеркивала каждую пройденную ими строку, делая пометки для самой себя. Когда большая часть пунктов оказалась за чернильными линиями, Адам понял, что стал иначе воспринимать обычную работу. То, что до сего момента казалось обычным дело или повседневностью, обрело смысл.
