Кейт Фернивалл - Содержантка
Нет, не разочарование. Это неправильное слово. Покопавшись в памяти, она выудила из своего русского словаря другое — «досада». Вот! Это точнее. Досада. К такому она еще не привыкла.
— А я все думал, когда же ты спросишь, — спокойно произнес Алексей. — Долго же ты размышляла.
Было в его тоне что-то неестественное, как будто слова его имели двойной смысл.
— Я спрашиваю сейчас, — сказала она. — Что ты помнишь?
В темноте она не могла различить выражение его лица, но ощутила какое-то напряжение в том, как он пожал плечами. Словно на них висел какой-то груз. Что-то такое, от чего он хотел избавиться. Может быть, она и есть этот груз? Может быть, это ее присутствие тяготит и раздражает его, причиняя боль?
Вокруг царил полный мрак. Лида не знала, то ли горы нависали над ними, то ли впереди расстилалась широкая равнина. Откуда-то доносилось журчание небольшой реки. Кроме них еще несколько пассажиров вышли из вагона, чтобы размять ноги, пока состав пополнял запасы воды, но слов их нельзя было разобрать. Когда налетел очередной порыв ветра, Лида поежилась, наклонила голову и вдруг заметила, что затянутые в перчатки руки Алексея то сжимаются, то разжимаются. Спрашивая о том, что он помнил, она не уточнила, какие воспоминания Серова ее интересуют, но в этом не было надобности. Они оба знали. Однако сейчас, когда она смотрела на руки брата, ей впервые пришло в голову, что, возможно, ему не хочется делиться историями о Иенсе Фриисе. По крайней мере с ней.
Может быть, память об отце хранилась в таком месте его души, куда не было доступа посторонним?
Девушка ждала ответа. Было слышно, как перекрикиваются железнодорожные рабочие, копошащиеся у металлической водонапорной башни на тонких паучьих ногах. Высоко над головами на проводе раскачивалась лампа, из-за чего у ног сестры и брата скользили призрачные тени. Лида осторожно переступала с ноги на ногу, чтобы не наступать на тени. Хлопья угольной сажи опускались на ее кожу, мягкие, словно черные крылышки мотыльков. Или это были ночные духи, те самые, о которых предупреждал ее Чан?
— Мы путешествуем вместе, — сказала она, — уже несколько месяцев, но ни разу не говорили о Иенсе Фриисе. Не делились памятью о нем. Даже когда три недели торчали в Омске.
— Да, — согласился Алексей. — Даже тогда.
— Я не… — Она запнулась, не зная, как объяснить. — Я не была готова.
Молчание. Паровоз вздохнул, раздувая бока, и выпустил в воздух горячее дыхание. Лида смахнула хлопья сажи с лица, и тут из темноты долетел непривычно мягкий голос Алексея:
— Потому что еще плохо говорила по-русски?
— Да, — солгала она.
— Я так и думал.
— Расскажи сейчас.
Он набрал полную грудь воздуха, будто собирался нырнуть. Что же его так страшило? Какого опасного течения из прошлого он боялся? Рукой в перчатке Лида легонько погладила его по рукаву, и в тот самый миг на этом клочке грязи посреди этой земли, которая была им одновременно родной и чужой, она вдруг поняла, что никогда еще не ощущала такой близости к брату. Когда ее перчатка прикоснулась к его рукаву, девушке показалось, словно что-то расплавилось и накрепко соединило их. Она даже слегка удивилась, когда поняла, что может оторвать от него руку без всякого усилия.
— Он приходил к нам, — негромко заговорил Алексей. — Йене Фриис. В Санкт-Петербурге. Я и мать жили с ее мужем, графом Серовым, которого я всегда считал своим отцом, в большом доме с длинной, посыпанной гравием подъездной дорогой. Я, дожидаясь Иенса, шел в салон на верхнем этаже, садился у окна и начинал высматривать его. Дорогу лучше всего было видно оттуда.
— Он часто приходил?
— Каждую субботу, днем. Я никогда не спрашивал, почему он бывал у нас так часто или почему так любил возиться со мной. Иногда он приносил мне подарки.
— А какие?
— О, разные. — Он слабо махнул рукой в морозном воздухе. — Иногда марки для моего кляссера, иногда сборные модели.
— Модели чего?
— Кораблей. Например, шхуны, которая должна была плыть на Дальний Восток. Но иногда он завязывал мне глаза, поворачивал меня несколько раз, а потом дарил книги.
— Какие книги?
— Поэзию. Он любил Пушкина. Или русские сказки. Он родом из Дании, но очень хотел, чтобы я знал русскую литературу.
Она кивнула.
— И вот, когда мама говорила, что должен прийти Иене Фриис, — продолжил Алексей, на удивление тепло, — я бежал к окну и прятался там, чтобы, когда он подойдет поближе, вскочить и замахать ему. — Брат смущенно усмехнулся. — Подумаешь, просто маленький мальчик в одном из тридцати с лишним окон.
— И он замечал тебя?
— Да, всегда. Он снимал шляпу и махал ею с таким радостным видом, что мне хотелось смеяться.
— Он приезжал в карете?
— Иногда да, но чаще он ездил верхом на лошади.
Лошадь.
Неизвестно откуда в голове Лиды вдруг возникло воспоминание, оно как будто просочилось туда сквозь тонкие кости черепа. Лошадь. Прекрасная гнедая лошадь, которая ходила, высоко поднимая ноги. У нее была черная грива, за которую Лида так любила держаться своими короткими пальчиками. Лошадь, от которой пахло прогорклым маслом и сладким овсом. Лошадь, которую звали…
— Герой, — пробормотала она.
Лицо Алексея неожиданно оказалось совсем рядом. Лида даже почувствовала запах табака.
— Ты тоже помнишь Героя?
— Да, — шепнула она. — Мне очень нравились его уши.
— Уши?
— Как прядал ими или настораживал, когда чему-то радовался. Или прижимал, когда сердился. Мне они казались такими выразительными, прямо волшебными, что я не могла глаз от них оторвать. Мне самой хотелось иметь такие же.
Она скорее не увидела, а почувствовала, что Алексей улыбнулся.
— Йене катал меня на нем. Садился в седло и усаживал меня перед собой, а я цеплялся за гриву Героя, как обезьяна. А позже, когда я подрос и мне купили пони, мы выезжали с ним вдвоем на прогулку.
Лида негромко вздохнула.
— Сначала мы ездили по набережной Невы, — Алексей обращался к Лиде, но она не сомневалась, что в тот миг мыслями он был где-то далеко, — а потом легким галопом уезжали в лес.
Мы. Всегда это мы.
— Мы тогда много смеялись. Мне больше всего нравились наши прогулки осенью, когда листья на деревьях становились такими ярко-желтыми и красными, что казалось, будто они горят огнем. Это продолжалось до тех пор, пока однажды (мне тогда было лет семь) он не поставил меня перед собой, как маленького солдатика, и не сказал, что больше не сможет приезжать ко мне каждую субботу…
Алексей надолго замолчал. Лида вслушалась в затянувшуюся тишину. Они оба знали причину того, что привычки Иенса изменились. Но Алексей назвал ее.
— Очевидно, тогда он сошелся с твоей матерью, Валентиной. Понятно, что он должен был прекратить видеться с моей.
— И после этого ты его не видел?
— Нет. Я потерял его на целый год и не догадывался, почему это произошло. Я слышал, как он ссорился с матерью, поэтому долго винил во всем ее. Но потом он снова стал возвращаться, без предупреждения.
Лида изумленно уставилась на него.
— Не удивляйся, — сказал Алексей. — Это случалось нечасто. Он приезжал на дни рождения или на Рождество, покататься на санях. Иногда мы ненадолго выезжали верхом в лес. Это и все.
— А как ты обращался к нему?
— Дядя. Дядя Йене.
Лида промолчала.
— Он учил меня брать препятствия на лошади. Сначала прыгать через сучья на земле в лесу. Этому я быстро научился. Но потом стал ставить мне задачи потруднее: заборы и ручьи. — Алексей поднял голову, и Лида увидела, как дернулся его кадык. — Он всегда смеялся, когда я падал, и иногда… — Алексей грустно улыбнулся. — Я, бывало, специально выпадал из седла ради того, чтобы услышать его смех.
Лида представила их себе. Мальчик. Горящие от возбуждения зеленые глаза. Его рыжий отец, едущий впереди на гнедой лошади. Солнце, низко склонившееся над горизонтом, выкрасившее их обоих в золото. Яркий ковер из желтых и красных листьев под копытами животных.
Ей показалось, что сердце сейчас не выдержит и лопнет от зависти.
В вагоне было холодно. Поезд тянулся сквозь ночную мглу. Почти все десять пассажиров их купе спали, склонив головы набок. Лида сидела, накрыв ноги теплым платком, рядом с Алексеем, спина которого была выпрямлена даже во сне. И время от времени ее истощенный разум порождал неожиданные образы. Она слышала биение сердца паровоза в каждом повороте колес, но за черным окном, как ей казалось, всякая жизнь, всякое существование прекратилось. Лида закрыла глаза. Не потому, что ей хотелось спать, а потому, что было невыносимо наблюдать за этим небытием. Оно ее угнетало. Оно стучало в окна, просачивалось сквозь щели и клубилось у ее ног.
