Марианна Кожевникова - Входи, открыто!
— Мама! — отчаянно закричала она и побежала по коридору на кухню.
Ляля бежала ей навстречу, вытирая мокрые руки.
— Кто это, мама? — в ужасе спросила Иринка, снова услышав грозное ворчанье.
Ляля обняла испуганную дочку.
— Не бойся, деточка! Это гусь! — ответила она. — Он заперт в ванной. Не выскочит.
— Гу-усь? — Темные глаза девочки изумленно расширились. — Откуда?
— Прилетел, — коротко ответила Ляля, не вдаваясь в объяснения.
— Покажи!
Ирина смотрела на мать недоверчиво, полагая, что та шутит.
— Сами поедим, потом его кормить будем, тогда и посмотришь, — пообещала Ляля и ушла на кухню.
Ирина осталась в коридоре и застыла, прислушиваясь у двери в ванную. Потом негромко позвала:
— Гусь, а гусь!
В ответ услышала: га-га-га! Правда, гусь! Гуси, они не страшные!
Иринка радостно запрыгала на одной ножке, напевая: «У нас в ванной гусь! Настоящий гусь!»
И тут Ляля позвала ее ужинать.
За столом Иришка вертелась, задавала матери вопросы, но ела с большим аппетитом. Санаторий санаторием, а вкуснее маминых творожников ничего на свете нет. Ляля расспрашивала ее о воспитателях, девочках, мальчиках. Но Иринка думала только о гусе. Неужели она сейчас его увидит? Ей хотелось увидеть его как можно скорее. Ляля посадила дочку к себе на колени, прижала к себе плотно сбитое тельце, вдохнула запах волосиков на макушке и почувствовала такое счастье, что чуть не задохнулась.
— Родненькая ты моя! Как же я без тебя соскучилась! — басом сказала она.
— И я, — так же басовито отозвалась Иришка. — Мы там знаешь, как все скучали? Вечером Тамара Ивановна нам долго-долго сказку рассказывала, чтобы не скучали, а мы все равно… А гуся уже можно смотреть?
— Можно, — чересчур даже бодро отозвалась Ляля, потому что предстоящее мероприятие ее не только не радовало, а скорее вызывало раздражение: вырвется сейчас, как джин из бутылки, нагадит повсюду, и начинай все сначала — загоняй, убирай! К тому же она так и не выяснила, чем гусей кормят. Вопрос о гусином питании она задала дочке:
— Ты как думаешь, чем гуся кормить?
— Хлебом, — твердо ответила Иришка.
— Ну, давай попробуем, — согласилась Ляля. — Ты сама-то сыта?
— Сыта, сыта, — запела Иришка, сползая с ее колен.
Девочка схватила со стола кусок белого хлеба и направилась к ванной.
— Разломи его лучше на маленькие кусочки, — посоветовала Ляля и осторожно приоткрыла дверь. Из щели показалась голова гуся. Он повел ею в одну сторону, в другую. Иришка протянула ему на ладошке хлеб, и гусь осторожно взял кусочек. Иришка замерла в восторге.
— Какой красивый! — прошептала она. — Мама! Он со мной дружит!
Гусь взял еще один кусочек, потом еще один, потом еще. Он явно проголодался.
— Давай-ка мы ему еще яблочка дадим! — предложила Ляля. — И каши.
— И морковки? — Дочка вопросительно посмотрела на мать.
— И морковки, — кивнула Ляля.
Она была рада, что гусь не шипел и не щипался, не пугал Иришку. Они дали гусю еще яблочка, потом морковки, потом еще хлеба и каши. Морковку и яблочко грызла и Иринка. Потом Ляля, вооружившись шваброй, убрала коридор и ванную. Сытый гусь вел себя очень прилично. Иришка гладила его и восторженно спрашивала, глядя на бант:
— Он артист, мама? Да? Настоящий артист?
— Артист. Это точно, — рассеянно ответила Ляля, думая явно не о гусе.
— Мама! А я знаю, как его зовут, — проговорила Иришка, и глаза у нее стали совершенно круглыми. — Это Мартин, мама! Гусь Мартин! А что, если Нильс тоже тут?
Ляля и сама невольно оглянулась вокруг, ища крошку Нильса в деревянных башмаках, о котором читала Иринке.
— Нет, Нильс дома остался, в Швеции, — уверенно сказала она, не увидев вокруг никакого Нильса. — Ты же помнишь, он снова стал большим мальчиком и вернулся домой.
Раздался телефонный звонок.
— Это папа! Папа звонит! — обрадовалась Иринка.
Ляля взяла трубку, но звонил не Миша, а с работы. Пришла верстка с вопросами, снимать их нужно срочно. Завтра с утра.
— Сейчас буду соображать, — со вздохом сказала Ляля, — я же договорилась, что завтра не приду, буду сидеть с дочкой.
— Звоните тогда главреду и передоговаривайтесь, — сказала секретарша и повесила трубку.
— Главреду звонить не буду, — произнесла вслух Ляля, прекрасно понимая, что никто, кроме нее, вопросов не снимет и она больше всех заинтересована, чтобы книга вышла в срок. Книга была сложная, и чем скорее она сбудет ее с рук, тем будет всем лучше. — Мне завтра на работу нужно, — сказала она Иришке, — куда ж мне тебя девать?
— Никуда меня не девай, — солидно заявила Иринка. — Ты папе позвони, пусть приедет, мы с Мартином играть будем.
— Хорошая мысль! — согласилась Ляля. — Если свободен, пусть приедет. Я вернусь не поздно. Сниму вопросы и приду. Сейчас мы папе и позвоним.
Миша был дома.
— Я только собрался тебе звонить, — сказал он. — Как Иринка?
— Молодцом. Соскучилась. Хочет тебя видеть. Ты не мог бы завтра с ней посидеть, меня на работу вызывают.
— Посижу. Я тоже без нее очень соскучился. Во сколько приезжать?
— В одиннадцать.
— О'кей. Давай дочку.
Лялю опять царапнуло, что скучает он только по дочке, что даже из вежливости не скажет «без вас».
Папа с дочкой ворковали по телефону, а Ляля тем временем опять убрала коридор, ванную и снова заманила туда гуся, закрыв дверь на щеколду.
— Живи там, — сказала она. — А нам спать пора!
— В субботу мы с папой в цирк пойдем! — объявила Иринка, повесив трубку. — А завтра я ему Мартина покажу, у нас тоже представление будет, как в цирке!
— Отлично! Я за тебя рада. Снимай-ка свои одежки, я их в машину запихну. А вот когда мы с тобой мыться будем, ума не приложу, гусь-то в ванной!
— И не надо мыться, — басовито рассудила крутолобая Иришка. — Я же чистая, как снежок, как гусек!
Гусь гоготнул, словно бы соглашаясь с ней, потом еще раз сказал га-га-га, желая спокойной ночи, и затих.
Ляля сама раздела дочку, уложила ее в кровать, и они долго еще потихоньку разговаривали и смеялись. А когда Иришка уснула, Ляля все сидела на краешке кровати и держала маленькую мякенькую ручку. На душе у нее было тихо и спокойно: Иринка дома, какое счастье!
Рядом с Иринкой и о Севе думалось спокойнее. После того как Ляля рассталась с Мишей — а было это уже года три назад, — в ее жизни появился художник Сева. Сева иллюстрировал сонеты Шекспира. Книгу вела Ляля. Они вместе читали сонеты, она ему рассказывала о загадочном английском драматурге, который то ли существовал на самом деле, то ли был маской высокообразованного лорда-аристократа, то ли псевдонимом философа Бэкона. Заинтригованный таинственной судьбой гения, очарованный темпераментной Лялей, Сева сделал такие потрясающие иллюстрации, что получил за них международную премию на книжной ярмарке. Совместная работа увлекла и сблизила художника и редактора, влюбленность в Шекспира очень скоро стала просто влюбленностью, они и сами не заметили, как начался их роман. Ляля воспарила к небесам. Разве мог сравниться сухой ироничный Миша, который постоянно над ней подтрунивал, с восторженным романтичным Севой? От Миши она только и слышала:
