Первый (СИ) - Джокер Ольга
С Костей у меня и близко не было похожих эмоций. Сердце учащённо стучало, когда он находился рядом, но на этом всё. Я влипла. Боже мой. Я так сильно влипла!
— И как результаты? — заботливо интересуюсь.
— Жить буду. Это из приятных новостей.
— Ты всегда такой пессимист?
Бакурин возвращает взгляд. Смотрит чуть иронично и высокомерно, но я уже привыкла. Более того, как оказалось — мне нравится. Всё в нём нравится. До мельчайших деталей.
— Только когда меня калечат на переходе.
Я с силой вжимаюсь в сиденье и ёрзаю бёдрами на месте. Снова просить прощения — глупо.
— Две секунды — я душ приму, — произносит Андрей. — На улице адски жарко.
Он скрывается за дверью, а я, наконец, перевожу дыхание и прислушиваюсь к шуму воды за стеной, стараясь лишний раз не визуализировать. Я будущий медик, в конце концов. Меня не удивить обнажённым телом. Сильным мужским телом, в котором масса нерастраченной энергии. И это остро чувствуется — волнами, импульсом. Чем угодно.
Я лезу в сумочку и достаю оттуда телефон, пытаясь отвлечься и чем-то занять себя.
Андрей возвращается спустя несколько минут. В спортивных штанах, с голым торсом. Я старательно смотрю на дисплей, но перед глазами вспышками появляются красочные пятна.
Блокирую мобильный, поднимаюсь на ноги. Сотню раз напоминаю себе, что без пяти минут являюсь врачом. Не стану же я от каждого красивого мужика то краснеть, то бледнеть? Нет, конечно.
— Достать тебе футболку? — спрашиваю с наигранным энтузиазмом.
Гонщик садится на край кровати, разминает плечо сломанной руки. Наверняка не догадываясь о том, что происходит у меня внутри.
— Я в состоянии передвигаться, но если тебе понравилось меня одевать — то вперёд.
Подойдя к шкафу, рассматриваю полки.
— Чёрную с красной эмблемой, — подсказывает Андрей. — Она на самой верхней полке.
Узнав в обманчиво-приветливом голосе издевку, слегка улыбаюсь. Беру стул, встаю на него и перебираю одежду. Спину жжёт от насмешливого взгляда, но я не сразу догадываюсь, что не так.
— Чёрная есть, с красной эмблемой — не вижу.
— А, чёрт. Она осталась дома. Что ж, тогда любую — на твой вкус.
Покачнувшись на стуле, достаю белую. И вовсе не потому, что она выгодно подчёркивает проработанные мышцы рук и живота. Просто Андрею идёт светлый.
Пульс частит, когда я встаю между его широко разведённых ног и растягиваю горловину. Взглядов, запахов и эмоций становится в сто крат больше.
Пальцы подрагивают. Я не впервые одеваю гонщика, но сейчас ситуация особенно пикантная, когда я сама себе призналась в том, что чувствую.
Во мне плещутся симпатия, интерес и желание. Низ живота тяжелеет, пульсирует. Я продеваю голову Андрея в горловину и задеваю костяшками пальцев короткие волосы гонщика.
— Давно заметила, что у тебя на шее и голове несколько рваных шрамов, но всё стеснялась спросить...
Андрей смотрит своими светло-зелёными глазами в упор, замечая мои смущение и растерянность. Глупое напоминание о том, что Бакурин — просто человек, один из вида млекопитающих, превращается в пыль. Я понимаю, что нет — не просто.
— Откуда они у тебя? — интересуюсь.
— А что пишут в сети на этот счёт?
Напрягаю память, сбиваюсь. Андрей подкалывает — это очевидно. Я не раз давала ему понять, что много знаю. Почти всю биографию — то, что было в доступе.
— Ничего, — мотаю головой. — О личном написано мало.
Я продеваю здоровую руку, стараясь действовать по-прежнему мягко и осторожно. Правда, отвлекает внутренний голос, который громко вопит, что уже завтра-послезавтра мы можем никогда больше не увидеться — случайностей не бывает дважды. От этого ясного осознания за грудной клеткой давит и болит.
— Моей матери подарили американского питбультерьера. Суку. Глупая была собака, необученная. Мать не занималась ею, но обожала ее. Когда Рейчел вгрызлась в моё горло, отец едва сумел её оттащить. После чего отвёз собаку в клинику и усыпил.
Касаюсь подушечкой пальца рваного края.
— Поэтому мать не приезжает тебя проведывать?
Андрей усмехается.
— Возможно. Я не знаю — не спрашивал.
Наши взгляды встречаются, и в палате резко становится жарко. Майка липнет к спине, в горле — сухо. Я облизываю пересохшие губы и совершаю опасный маневр — обхватываю ладонями колючие щёки гонщика.
Понятия не имею, что на меня действует сильнее: наша близость, страх потери или разговоры о личном, но, закончив надевать футболку, я не тороплюсь отходить на безопасное расстояние. Наоборот, делаю шаг навстречу.
Андрей смотри на меня хмуро, но в то же время – с задумчивым интересом.
Запах его чистой кожи бережно обволакивает и притягивает. Я наклоняюсь, чувствую ровное дыхание на подбородке. Ниже — смотрю на твёрдые сухие губы. Под барабанящий в ушах пульс накрываю их своими — влажными и мягкими.
От ударной дозы эйфории, которая впрыскивается в кровь, прижимаюсь и растерянно целую. Глажу колючие щёки, упираюсь бёдрами в пах. Обхватываю нижнюю губу, чуть втягиваю в себя. Действую инстинктивно. Возможно, чуточку неуклюже, но совершенно точно искреннее.
Робко обнимаю Андрея, льну к нему. Пытаюсь поощрить и расслабить, но как ни стараюсь — не чувствую отдачи. Ныряю языком в приоткрытые губы, пугливо возвращаюсь.
— Я женат, — спокойно напоминает.
Кровь приливает к лицу. Чёрт. Я знаю. Провожу ладонями по волосам на затылке, пытаюсь задобрить. Отстраняюсь лишь на несколько миллиметров.
— Ты разводишься. Так говорят.
Гонщик снова усмехается. Уголки его губ ползут вверх, а мне от этого движения становится щекотно. Везде.
— Кто, Жень?
— Все.
— Врут.
Мрачная реальность одним махом вымывает из крови эйфорию и приводит в чувство.
Всю эту неделю я старалась не давать оценку отношениям Бакуриных, но получалось, откровенно говоря, плохо. Как можно было оставить любимого человека наедине с катастрофическими проблемами? Как? Я злилась на Алину. И абсолютно её не понимала.
— Жень, ты определись, с какой целью сюда ходишь, — произносит гонщик.
Он опускает ладонь на внутреннюю сторону моего бедра. Ведёт выше и выше. Пока не упирается в шов шорт. Прямо по голой коже своими сильными руками. Я тут же задыхаюсь.
— Если думаешь облегчить вину с помощью секса, то зря стараешься.
Андрей надавливает, сжимает. Его пальцы впиваются в кожу, ребро ладони упирается в промежность. Мне чуточку больно, но больше приятно. Настолько, что низ живота обдаёт кипятком. Я силюсь сделать хотя бы один полувдох.
— Не знаю, пишут ли об этом в интернете, — гонщик вскидывает взгляд, кривовато улыбается. — Но неумелые целки меня не вставляют.
Глава 11
— Тём, а покажи Женьке, где можно найти тарелки, — просит отец, весело подмигивая сыну товарища. — Пожалуйста.
Меня передёргивает от этого неуместного «тонкого» приёма, который очевиден всем присутствующим.
Стреляю в папу недовольным взглядом, тот отмахивается. Пусть скажет спасибо, что я вообще согласилась ехать на дачу к Литвиным. Сдались мне эти рыбалка, баня и шашлыки. Лучше бы дома осталась — к Андрею всё равно не собиралась ехать. Ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо ещё. Особенно после того позорного поцелуя.
— С радостью, — подхватывается со скамейки Артём.
— Я бы и сама нашла, — ворчу в ответ.
— Это вряд ли, Жень. Наша дача нестандартной планировки, для начала – хоть бы не заблудиться.
На удивление Тёма оказывается прав. С виду обычный двухэтажный дом внутри напоминает лабиринт, и чтобы пробраться на кухню, нужно пройти множество ненужных комнат и длинных зауженных коридоров. Сколько блуждаю по первому этажу — никак не могу сориентироваться.
Артём показывает, где находятся тарелки. Позже помогает накрыть на стол. Наши отцы как раз заканчивают приготовление шашлыка и располагаются в просторной деревянной беседке.
Повод вроде как есть — уже с понедельника я приступаю к практике в реабилитационной клинике Валерия Семёновича, но, конечно же, можно было вполне обойтись без никому не нужной (особенно мне) попойки за городом. Это была инициатива наших с Артёмом родителей.
